А мою Настю усыновили итальянцы. Но ее фотографию, подписанную корявым детским почерком будущей звезды легкой атлетики, я храню до сих пор.

– Как часто ты стала ездить?

– Каждую неделю. Чаще не позволяла работа. Там был мальчик. В свои шесть лет он почти не разговаривал, не умел различать цвета и считать. Когда я попросила его взять зеленый карандаш в руки, он не смог. Он не знал, что в мире существуют цвета. В детский дом его привели соседи: родители мальчика принимали наркотики и постоянно пропадали где-то. Он мог целые дни проводить сам, питаясь сырым рисом. Он мог говорить только односложные слова, например, «дай», «не хочу». По развитию он не превосходил трехлетнего ребенка. Через два месяца наших регулярных поездок он впервые рассказал нам стишок, который смог выучить. А через полгода – стал звонить мне на телефон и задавать длинные вопросы, рассказывать о себе. В восемь лет он все-таки смог поступить в школу наравне с остальными. Глаза Кристины сверкнули уверенностью. – Однажды он позвонил мне и сказал, что решил строить красивые дома, когда вырастет. Чтобы по всему городу было много красивых зданий. Это было самое крутое «спасибо», которое я слышала в свой адрес. И тогда я поняла, как легко изменить мир к лучшему.

Мы по-прежнему были одни в парке. Лишь вдалеке виднелся силуэт старушки, отмеряющей с помощью коричневой палки свои медленные и короткие шаги. В воздухе пахло корой и землей, а чай в термосе был таким же теплым. Я слушала Кристину и думала о том, что полностью уничтожить негатив в мире – невозможно, но преумножить добро – вполне реально. А какую ставку делаете вы?

– Вот так два мужчины всего за несколько месяцев кардинально изменили твою жизнь к лучшему.

– Да. Причем сами того не желая. Теперь меня было не остановить. С тех пор я стала чаще разговаривать с незнакомыми людьми в метро. Всегда говорю «будьте здоровы» или «давайте я вам помогу». Но тут нужно осторожно: многие и вовсе отказываются. Мы стали бояться добра больше, чем ненависти.

– Кристи, – я подвинулась ближе и прижалась к ней своим плечом. – Ты говоришь грустные вещи, а мне все равно хочется улыбаться.

– О, значит, я исправно выполняю свою миссию.

– А в чем она заключается?

– Я думаю, в том, чтобы распространять добро и позитивные эмоции. И это не только моя миссия. Мне кажется, у всех людей это заложено внутри, просто в разных масштабах. Кто-то говорит «доброе утро» посетителям в магазине, кто-то – создает протезы, кто-то – ухаживает за чистотой в подъезде.

Я вспомнила сотни трогательных роликов, которые массово распространяются в сети. Люди плачут, когда смотрят их, и клянутся себе, что прямо завтра начнут вести себя точно так же. Но сентиментальность рассасывается вместе с ночью. Утро напоминает нам, что мы хотим новый телефон, а не улыбку от прохожего.

– Ты сейчас состоишь в каком-то фонде? Как ты помогаешь людям?

– Нет. Фонд – это больше статус, а мне это не нужно. Я продолжаю приезжать в детдома с разными группами волонтеров, проведываю стариков, болтаю с беспризорниками, говорю девушкам в метро, что у них красивые глаза. В общем, все на бытовом уровне, и на это надо совсем мало времени, так что я успеваю заниматься и своей основной работой. – Кристина засмеялась. – Когда что-то становится твоей привычкой, у тебя всегда найдется на это время.

– Добро стало твоей привычкой.

– Нет. Моей привычкой стала улыбка людей.

Я тут же превратилась в сгущенку и растаяла. Какой же это дар – знать человека, которому хочется, чтобы ты улыбался.

– Люблю тебя, моя Ганди.

И это была чистая правда.