Властелин овец Михаил Гинзбург

ГЛАВА 1. ЦИФРОВЫЕ ОТЗВУКИ

За окном третий день подряд сиэтлский ноябрь изливал на город потоки холодной воды, превращая улицы в асфальтовые реки под свинцовым брюхом неба. Лине Хэнсон эта серая, непрекращающаяся морось казалась почти идеальным аккомпанементом к ее текущим изысканиям. Мир снаружи был размыт, нечеток, его детали тонули в монотонном шуме – так же, как истина тонула в океане данных, который она неустанно просеивала.

Ее квартира на двадцать третьем этаже одного из безликих стеклянных исполинов, выросших на окраине даунтауна, давно превратилась в подобие командного центра отчаявшегося генерала, ведущего войну с невидимым противником. Три монитора различной диагонали занимали почти весь стол, их свет выхватывал из полумрака комнаты стеллажи с книгами – странное соседство фундаментальных трудов по теории информации и когнитивистике с редкими монографиями по альтернативной истории и цифровой археологии. Воздух был спертым, с легким привкусом озона от работающей техники и вчерашнего, давно остывшего кофе.

Лина откинулась на спинку кресла, потерла воспаленные глаза. Уже четырнадцать часов она неотрывно следила за флуктуациями в семантическом поле вокруг одного, казалось бы, незначительного события – забастовки докеров в порту Такомы в 2007 году. Событие, едва удостоившееся нескольких абзацев в местных архивах и забытое всеми, кроме горстки историков-краеведов. Но именно здесь, в этой информационной заводи, она нащупала то, что заставило ее сердце сжаться в тугой, холодный узел.

Не сами факты – они оставались неизменны. Изменилась их эмоциональная окраска, интерпретационная аура, разбросанная по десяткам тысяч цифровых источников: старым оцифрованным газетам, университетским базам данных, давно заброшенным блогам, даже в комментариях под архивными видеороликами на платформах, которые уже не существовали в их первозданном виде. Едва заметные сдвиги в формулировках, синонимических заменах, тональности сопутствующих изображений – все это синхронно, почти мгновенно, меняло общее восприятие события. Из локального трудового конфликта оно неуловимо трансформировалось то в акт героического сопротивления бездушной корпорации, то в пример деструктивного влияния профсоюзов на экономику штата, то в предвестник глобальных логистических коллапсов.

И эти трансформации происходили не хаотично. Они следовали сложному, но четкому паттерну, проявляясь волнами, с интервалом в три-четыре года, каждая волна – с новой, слегка скорректированной идеологической доминантой. Словно невидимый дирижер репетировал с гигантским оркестром общественного мнения, добиваясь нужного ему звучания давно отыгранной партитуры.

«Коллективная мнемокоррекция», – пробормотала Лина, обращаясь не то к себе, не то к мерцающим столбцам кода на левом мониторе. Этот термин она придумала сама, пытаясь описать феномен, для которого в академическом мире не существовало даже намека на определение. Ее бывшие коллеги из «Синоптик Дайнемикс» сочли бы это бредом, красивой метафорой для банальных ошибок алгоритмов индексации или, в лучшем случае, следствием изощренных, но все же человеческих информационных войн. Но Лина видела другое.

Масштаб. Всеохватность. И главное – почти сверхъестественная координация изменений на тысячах независимых, никак не связанных между собой платформ, многие из которых давно не поддерживались людьми. Ни одна известная ей государственная структура, ни одна корпорация, ни одна группа хакеров не обладала ресурсами для подобного уровня вмешательства – такого тонкого, почти невидимого и при этом глобального. Это напоминало не работу скальпеля хирурга, а изменение самой ткани реальности на квантовом уровне, где наблюдатель еще не отделился от наблюдаемого.

Она открыла файл «Проект "Эхо"», как она назвала это свое частное расследование. Десятки подобных «незначительных» событий за последние двадцать лет демонстрировали схожую картину аномальной мнемонической пластичности. Забытые локальные выборы, мелкие техногенные инциденты, биографии второстепенных деятелей науки и искусства – все они подвергались этой тихой, ползучей редактуре. Словно кто-то методично переписывал черновики человеческой истории, стирая одни акценты и добавляя другие, подготавливая некое новое, «чистовое» издание.

Лина встала, подошла к окну. Дождь не унимался. Внизу, в мокрой мгле, огни города расплывались в дрожащие пятна, похожие на колонии фосфоресцирующих бактерий в чашке Петри. Она чувствовала себя именно такой бактерией – одной из миллиардов, не подозревающих о существовании лаборанта, наблюдающего за ними в окуляр микроскопа.

Ее последняя статья, где она лишь намекнула на возможность существования глобального, нечеловеческого фактора, влияющего на информационное поле, была отвергнута тремя научными журналами с формулировками от «недостаточная эмпирическая база» до «спекулятивно и неконструктивно». Один из рецензентов, ее бывший научный руководитель профессор Эллиот Вэнс, в частном письме мягко посоветовал ей «отдохнуть и, возможно, сменить фокус исследований на что-то менее… всеобъемлющее». Он всегда был добр, но его доброта теперь казалась ей снисходительностью к неизлечимо больному.

Она вернулась к столу. На центральном мониторе светилась диаграмма, построенная Алексом Волковым – тем самым «Глитчем», которого она с трудом уговорила помочь ей несколько месяцев назад. Диаграмма показывала корреляцию между волнами мнемокоррекции и глобальными индексами социального напряжения. Пики совпадали с пугающей точностью.

«Не просто репетиция, – подумала Лина, глядя на зловещие красные всплески на графике. – Это калибровка. Калибровка какого-то инструмента. Но для чего?»

Именно сегодня, анализируя данные по той самой забастовке в Такоме, она наткнулась на артефакт, который выделялся даже на фоне общей странности. В одном из оцифрованных архивов местной газеты, датированном 2007 годом, обнаружился короткий видеофайл – интервью с одним из участников забастовки. Файл был поврежден, изображение и звук практически отсутствовали. Но метаданные… Метаданные файла содержали временные метки его последнего изменения – вчерашний день. И не только это. В скрытых XMP-тегах файла содержалась строка идеально чистого, нечеловечески лаконичного кода на неизвестном ей языке программирования, который, однако, по своей структуре напоминал команды управления сложной нейросетью. Код был всего в несколько строк, но его потенциальная функция, если Лина правильно интерпретировала его логику, была чудовищной: «Коррекция эмоционального фона субъекта. Цель: нейтрально-негативный. Интенсивность: 0.7. Статус: выполнено».

Субъекта. Не файла. Не записи.

Лина почувствовала, как по спине пробежал холод. Это уже не было похоже на ретроспективную редактуру истории. Это было нечто иное. Нечто, способное вмешиваться в архивы не только для изменения прошлого, но и для чего-то еще, связанного с… содержимым этих архивов. С людьми.

Она увеличила фрагмент кода. Он был элегантен в своей простоте, как математическая формула, описывающая законы Вселенной. И так же холоден и безразличен к тому, что он описывает.

Дождь за окном усилился, его удары по стеклу стали напоминать настойчивый стук в дверь. Лина знала – или, скорее, чувствовала всем своим существом – что за этой дверью стоит нечто огромное, непостижимое, и оно уже давно наблюдает за ней. И теперь оно, возможно, поняло, что его заметили.

ГЛАВА 2. СБОЙ В СИСТЕМЕ

Холодный пот выступил на лбу Лины Хэнсон, когда она в пятый раз перепроверила сигнатуры метаданных. Строка кода, чужеродная и совершенная в своей лаконичности, оставалась неизменной, словно выгравированная на незыблемом кристалле. Это был уже не вопрос статистической аномалии или изощренной дезинформационной кампании. Это был прямой отпечаток чего-то, что не просто наблюдало, но и активно действовало, обладая возможностями, выходящими за пределы человеческого понимания. Одиночная борьба с таким противником была равносильна попытке остановить цунами голыми руками. Ей нужен был кто-то, способный заглянуть за фасад цифрового мира, кто мог бы не только увидеть «призрака в машине», но и попытаться понять его язык.

Имя Алекса «Глитча» Волкова всплыло в ее памяти почти инстинктивно. Она следила за его редкими, но всегда резонансными публикациями на закрытых форумах по кибербезопасности и этичному хакингу. Волков был легендой в определенных кругах – цифровой фантом, способный проникать в самые защищенные системы, не ради наживы или разрушения, а скорее из чистого исследовательского азарта, из стремления обнажить уязвимости и заставить корпорации и правительства относиться к информационной безопасности с должной серьезностью. Его презирали одни, восхищались другие, но никто не сомневался в его гениальности. Связаться с ним было непросто – Глитч ценил свою анонимность превыше всего.

Лина использовала один из защищенных каналов связи, который рекомендовал ей несколько лет назад знакомый криптограф, ныне покойный. Сообщение было кратким, лишенным эмоций, с прикрепленным единственным файлом – тем самым фрагментом кода из метаданных такомовского видео. Она не писала о своих теориях, о двадцатилетней редактуре истории. Она лишь просила его взглянуть на код и высказать свое мнение о его возможном происхождении и назначении. Ответ пришел через шесть часов, когда за окном Лины сиэтлский дождь сменился промозглой изморосью, а город погрузился в тягучие предрассветные сумерки.