Внутри управление было подобно городу – и с утра можно было даже не сразу заметить, как с улицы ты попадал внутрь. Лишь более понятные обрывки фраз, эхо чужих шагов и отзвуки печатных машинок возвращали вошедшего к восприятию момента. Хоть внутри жизнь с утра кипела почти так же громко и непрерывно, как и на улицах города, это была совершенно другая жизнь. Привычная для Ильтона рутина пахла примерно так же, как и он сам – амбре из прокуренных комнат, остывающих кофейных чашек и лакированного дерева смешивалось с дорожной пылью с разных концов города, откуда тянулись люди и куда уходили местные служащие ради восстановления закона и справедливости. Лишь у последних двух вещей не было какого-то единого запаха – там было всё: свежие чернила, оставляющие рваные и резкие следы на старой бумаге; окровавленные орудия, тянущие металлом сразу по всем причинам; горькие и порою лживые слёзы на лакированном дереве судебных скамей и запах перегара, смешивающийся с затхлым подвальным воздухом. Возможно, какой-то безумный парфюмер и смог бы соединить все эти запахи так воедино, что из этого получился бы некий точный аромат, пробивающий на неожиданные воспоминания или странные ассоциации. Но для Рейнхарда это всё было скорее обрывками тумана воспоминаний прошлых дел, в которые он вмешивал сладкие речи подставных свидетелей, пропитанные ложью бумажки купюр, от которых смердело за версту, и, конечно же, горечь собственного разочарования.

Когда оберсекретарь магического следствия вошёл в свой кабинет, он штатно вздохнул, будто бы это было в его расписании, сразу перед тем как похрустеть позвоночником при сбрасывании шинели на вешалку и усталым кряхтением в момент, когда он, поправляя тёмно-серый мундир и оставляя на столе свою фуражку с пурпурной каймой, рассматривал уже подготовленные и бережно собранные на столе, выверенные чуть ли не по линеечке, дела, которые среди прочего канцелярского хаоса выделялись своей правильностью. На рыжего мальчугана, едва ли пару месяцев как прибывшего из академии и потому до сих пор светившегося от жизни и энтузиазма, Рейнхард не поднимал и не опускал взгляда ровно до тех пор, пока тот не подавал ему утреннюю, для старшего следователя уже вторую, чашку кофе, за что и получал глухое «благодарствую», пока Ильтон, массируя правый висок, пытался вникнуть в бумаги. Слегка прилизав несколько топорщащиеся тёмно-русые волосы, что уже начинали обрамлять лицо мужчины седыми висками с прожилками едкого пурпура в паре обесцвеченных локонов, он вздохнул и поморщился. Отставив кофе на край стола, следователь пригладил уже и усы, и, смотря на свои пальцы, лишь тихо выругался про себя, замечая легко выпавшие ярко-пурпурные волоски уже на ладони.

– Господин Рейнхард, всё в порядке? Кофе не тот или какая-то ошибка в деле? – испуганно спрашивал юнец, уже сидевший напротив и выглядывающий из-за печатной машинки, где он продолжал выполнять порученную ему работу по закрытию их крайнего дела.

– Запомни, Фрид, если планируешь прожить хотя бы с моё, почаще пользуйся мозгом и не доводи дело лишний раз до личных задержаний с использованием табельного. Проживёшь больше в любом случае, – продолжая ворчать, ответил Ильтон, уже было направив в воздух свою печать, что начала подниматься в воздух с тонкой фиолетовой аурой вокруг себя, но была перехвачена помрачневшим Рейнхардом, который решил всё же доставить её руками, несмотря на машинальное магическое действие.

– Господин, но в академии… – начал было слегка изумлённый юнец, следивший за каждым движением своего непосредственного начальника с явным придыханием.