— Очень.

Мне хочется сказать гораздо больше. Что всегда мечтала об подоконнике на именно таком окне, что мечтала сидеть в обнимку с любимым или даже… прямо на подоконнике заниматься любовью. Много хотела бы я рассказать вместо банального: Очень.

Он так быстро принял душ? Или я простояла здесь так долго? В любом случае повернувшись, я уперлась взглядом в голый торс, украшенный порослью волос, в которой запутались мелкие капли воды. Они сияли на солнце как драгоценные камни, и каждую мне хотелось попробовать на вкус.

Ужас! Какие мысли. Неправильные, порочные. Я невольно облизываюсь и поднимаю взгляд. Дыши, только дыши. Если бы это было так просто, но грудь словно в тисках, а сердце там раненой птицей бьет крыльями, просится на свободу.

Теряюсь во взгляде темных глаз, на дне которых тлеют угли страсти и желания. И невольно сжимаю руку в кулаки, чтобы не коснуться его, потому что приказа не было. А ведь хочется.

— Коснись меня, — словно услышав мои мысли, требует Давид Маркович, и рука расслабляется, сама поднимается выше, накрывает влажную грудь, и я чувствую, как частыми ударами гонга бьется его сердце.

Он шумно выдыхает и сам приходит в движение, распахивает мой халат и долго, долго смотрит на оголенную грудь, соски на которой уже неприятно ноют. Умоляют коснуться их не только колючим взглядом.

Смотрю за своей рукой, что медленно гладит грудь, чуть задевает соски и вижу, как полотенце приподнимается выше и выше. Моя же рука все ниже и ниже. Еще немного. Еще пара сантиметров и в моих пальцах снова окажется влажный, горячий, такой твердый член.

Разве можно так быстро поменять приоритеты, ведь я боялась мужчин до дрожи, а сейчас сама касаюсь. Наслаждаюсь этим и с трепетом жду его нового приказа.

— Кто ты, — вдруг задает он мне вопрос, и я непонимающе хмурюсь, но ответить или спросить, что он имел в виду, не успеваю. Звонит телефон, и Давид сразу идет к нему, разорвав контакт тел.

Утро пятницы. Нужно работать. Сейчас я бы раздавала пилюли и разносила капельницы. И чем мне заниматься, пока он на работе?

Когда он завершает звонок, то идет прямиком к шкафу, где, как подтверждение его здесь проживания, висят строй белых глаженных рубашек.

Я осматриваю остальную часть помещения и вижу закрытую дверь. Черную, лакированную, словно вход в саму преисподнюю. Это точно то, что я думаю? И почему он привел меня в свою квартиру, а не снял, как говорила Таня? Что еще Таня не знает об этом человеке?

— Я вернусь вечером, — его низкий резкий голос привлекает внимание. — К тебе придут люди привести тебя в порядок. Я хочу, чтобы ты вернула свой цвет волос.

— Зачем? — срывается вопрос.

— Потому что я так сказал, — не прекращая сборов, говорит он и надевает новый пиджак, пытается завязать галстук. Один раз, второй раз. Раздраженно пытается сделать узел в третий раз, но откидывает галстук. Он падает прямо ко мне в ноги, и я с дуру его поднимаю.

— Я могу помочь, — говорю, поглаживая приятный шелк синей ткани.

26. Глава 25

— Умеешь? — спрашивает он и кивает свое коронное «ко мне», ему это даже вслух говорить не надо.

— Да, — подхожу я и пьянею от смеси запахов геля для душа, одеколона и его личного мужского запаха.

Поднимаюсь на носочки, закидывая ему на шею галстук двумя руками и почему-то вспоминаю, как он держал концы ремня, натягивая на себя мой рот.

Завязываю галстук, стараюсь не поднимать глаз, но он вынуждает, поднимает пальцем за подбородок мое лицо.

— Как горло?

Забота? Или хочет прямо сейчас все повторить?

— Главное, чтобы Вам было приятно.

Он резко убирает руку, словно обжегся. Что случилось? Что я такого сказала? Проверяю узел и делаю шаг назад.