Из трагедии вышел пшик, да еще потемнела побелка потолка у соседей. Яша неделю лежал за шкафом, изучая узор рисунка на промасленных обоях, и всё ждал телефонного звонка от Магды. Сначала он хотел ей ответить гордо что – «Ты для меня не существуешь», потом – «Я так страдал, неужели ты не чувствовала ничего»? потом – «Прошу тебя, прости, я идиот, я измучил тебя», а потом опять – «Не звони сюда никогда, слышишь?» Все это время верная Зинка сидела в продавленном кресле, и читала ему вслух «Хитопадешу». Зин, – в конце концов сказал Яша, – давай поженимся?

Если бы Зина отказалась, у неё, в принципе, появился бы шанс – хотя бы заинтересовать Яшу. Но она – согласилась. Конечно, она спросила – а ты меня любишь? И Яша, безразличный ко всему, ответил, – конечно, – но глагол «любить» не употребил. Бабушка пожала плечами, «делайте, что хотите, но учтите – жить у нас негде! Я в богадельню не пойду! Ждите моего конца, но не раньше!» Яшину маму Зина устраивала, потому, как подруга детства была человеком надежным. Зининым родителям было все равно, но и у них в квартире не было места. Надвигалось лето с экзаменами, провалив которые, Яша прямиком мог отправиться в армию. Зина готовилась в Текстильный, и не знала, чего ей хочется больше – поступить, или выйти замуж? Безразличный Яша честно отправился в Грибоедовский ЗАГС, где было помпезно и расписывали иностранцев, и согласился на какое-то летнее число, в самое неудобное время, в будний день. Зина выразила желание стать Измайловой, и, получив книжечку с колечками на обложке, успокоилась совершенно. Бабушка стеснила Наталью Генриховну в «Заветах Ильича» на всё лето, и Зина переехала к Яше. Днем всё было ничего – Зина жарила яичницу, варила кофе, ставила цветочки в вазочки, стирала какие-то маечки и носочки, рисовала, разложив на полу ватманские листы, бегала в магазин за хлебом и молоком, тормошила Яшу, сажала его за учебники, вежливо говорила с Яшиной мамой по телефону – примеряла на себя роль жены, и была счастлива, но не совсем уверена в себе. К ночи все менялось. Нужно было идти и ложиться в одну кровать, точнее, на диван. Узкий, раздвигающийся в длину диван. Диван был ужасен. Жёсткий, на хлипких ножках. Но дело было не в диване, просто Яша не хотел Зину. Как только он закрывал глаза, он видел глаза Магды, полуприкрытые тонкими веками, видел тень от ресниц, переносицу с крошечной отметкой-оспинкой, его пальцы обводили губы Зины и их рисунок не совпадал с губами Магды. И запах был не тот. И смех. И не те плечи, и не та грудь – вместо Рахили ему подсунули – Лию. Яше было неловко, ему было даже стыдно, да еще и Зина утешала его, словно ребенка, «да ладно, Яш, ну, ты не переживай, все наладится, я же понимаю…» И они просто стали спать врозь, Зина взбила подушки на бабушкиной кровати и сопела, счастливая, а, просыпаясь рано утром, слушала птичий щебет в кроне тополя, и гул троллейбусов на сонной улице.

Пока Зина бегала на экзамены, Яша ездил на Молодежную, желая только одного – не встретить Магду, точнее – встретить, или встретить так, чтобы она его не увидела – но Магды не было. Закрыты были окна ее квартиры, и телефон ее не отвечал, и некого было спросить о ней. Бабушка решила, а Яша подчинился, и опять пошел сдавать экзамены в Бауманку, как будто забыв о прошлогоднем провале. Как ни странно, экзамены он сдал, и был этим поражен совершенно, потому как не хотел там учиться, и не понимал, зачем туда поступает. Впрочем, для поступления ему не хватило баллов. Упорная Зина поступила в Текстильный имени Косыгина, на проектирование, и была в таком безумном восторге, что отодвинула Яшу на второй план. До свадьбы оставалось всего ничего, и Зина уже кроила себе свадебное платье и шила Яше костюм, покалывая его булавками при примерке, как вдруг в дверь позвонили.