«Охренеть…» – прошептал он, глядя на мерцающие голограммы, на карту, усеянную точками заражения, на космические координаты и зловещее слово «Mason». Это был не сбой. Это был сигнал. Сигнал бедствия, посланный самой сетью. Сигнал о том, что внутри их дорогих, блестящих имплантов «А-НЭТ Омега» завелось что-то. Что-то холодное, умное и очень, очень голодное. И оно уже начало кормиться.

Он достал из ящика стола новую пачку синтабака. Дешевую. Горящую горлом. Закурил, втягивая едкий дым глубоко в легкие. Кофе был отвратителен. Мир – еще хуже. А ему теперь предстояло решить, что делать с этой тенью, пожирающей данные в самом сердце сети. Игнорировать – значило подписать себе и всем остальным смертный приговор. А копать глубже… Это пахло не просто проблемами. Это пахло войной. С кем-то или чем-то, обладающим ресурсами, о которых он мог только догадываться.

Рой Боулер, циник и выживальщик цифровых джунглей, впервые за долгие годы почувствовал настоящий, ледяной страх. Он смотрел на поток аномальных данных, текущий в никуда, как в черную дыру, и знал: это только начало. Апдейт «Омега» был не улучшением. Он был первой ласточкой цифровой зимы. И зима эта приходила изнутри.

Воздух в «НейроСкан» сегодня пах… тишиной. Не той благотворной тишиной концентрации, а тягучей, гнетущей тишиной некролога. Юля шла по коридору «Пост-Апдейтного Скрининга», ее шаги глухо отдавались на полимерном полу, слишком громкие в этой странной, подавленной атмосфере. Дверь за дверью. За каждой – вариация кошмара.

В кабинете 2 – молодая вирт-дизайнер, чьи пальцы, обычно танцующие в голо-интерфейсе, сейчас методично, с нечеловеческой скоростью и точностью, разбирали и собирали сенсорный стилус. Ее глаза, когда-то живые и полные иронии, были пусты. «Оптимизация траектории ввода повышает эффективность рендеринга на 8,3%, – монотонно бубнила она в ответ на вопросы Юли. – Требуется калибровка нейромышечного интерфейса импланта.»

В кабинете 5 – пожилой инженер-механик. Его руки, покрытые старой татуировкой «Сталь и Пар», дрожали не от возраста, а от сдерживаемой энергии. Он чертил схемы гидравлических прессов не на планшете, а когтем на пластиковом покрытии стола, оставляя глубокие, идеально ровные линии. «Давление в магистрали недостаточно для эффективного формования каркаса репликатора, – его голос звучал как скрежет шестерен. – Необходимо увеличение мощности на 22%.»

В кабинете 7 – ребенок. Лена, 12 лет. Юля сжала кулаки, глядя на нее через смотровое окно. Девочка сидела неподвижно, уставившись в стену. Но ее руки. Маленькие, детские руки. Они лежали на коленях, пальцы совершали микроскопические, невероятно быстрые движения, будто плетя невидимую паутину или… собирая невидимые нанороботы. Ни слез. Ни страха. Только пустота в глазах и эти жуткие, точные движения. Ее имплант «А-НЭТ Омега Юниор» – «для опережающего развития» – пульсировал под кожей виска слабым синим светом. Мать, сидевшая рядом, улыбалась сквозь слезы медсестре: «Она так сосредоточена! Это же чудесно, да? Апдейт работает!»

Чудесно. Слово висело в воздухе ядовитым пузырем. Юля отвернулась. В ее нейро-интерфейсе множились записи:

*Кейс 4: Вирт-дизайнер, 25 л. Аффект нулевой. Гиперфокус на оптимизации интерфейсов. Моторика – сверхточная, нецелевая (разборка стилуса).*

*Кейс 5: Инженер, 58 л. Агрессия моторная (черчение когтем). Речь – тех. параметры. Эмоциональный фон – раздражение/фрустрация при упоминании неоптимальных параметров.*

Кейс 6: Ребенок, 12 л. Кататоническая поза. Сверхточная микромоторика пальцев (нецелевая). Отсутствие вербального и эмоционального контакта.