Обе дамы, которые делали вид, что ничего не знают об остальном, были, по-видимому, крайне недовольны этим последним проявлением вольности и завели очень осторожный и серьезный разговор о добродетели, к которому вскоре присоединились моя жена, капеллан и я. Разговор дошёл до того, что самого сквайра в конце концов заставили исповедаться в грехе, предавшись чувству сожаления о своих прежних излишествах. Мы говорили о чистых радостях воздержания и о том, что разум освещет Солнце, не омраченное чувством вины. Я был очень доволен, что мои малышки не ложились спать дольше обычного, и ведя приятные беседы, получали наставление от такого количества опытных наставников. Мистер Торнхилл пошёл даже дальше меня и спросил, не возражаю ли я против того, чтобы помолиться. Я с радостью принял это предложение, и, таким образом, вечер прошел самым приятнейшим образом, пока, наконец, компания не стала подумывать о возвращении восвояси. Дамы, казалось, страшно не хотели расставаться с моими дочерьми, к которым они стали внезапно питать особую привязанность, и присоединились к просьбе доставить им удовольствие побыть в их обществе дома. Сквайр поддержал это предложение, а моя жена присоединилась к его просьбам. Девочки тоже смотрели на меня так, словно хотели уйти. В полном замешательстве я придумал две или три отговорки, (я бы даже рискнул назвать их отмазами) которые мои дочери с такой же готовностью отвергли, так что в конце концов я был вынужден дать категорический отказ, на что весь последующий день мы не получали ничего, кроме угрюмых, косых взглядов и коротких, резких отказов.

Скоро я стал замечать, что все мои долгие и мучительные лекции о воздержании, простоте и удовлетворённой бедности почти полностью игнорируются. Знаки внимания, которые в последнее время расточали нам те, кто был много выше нас по положению, пробудили во мне гордыню, которую я усыпил, так и не избавившись от неё. Наши подоконники снова, как и прежде, были захламлены средствами для умывания шеи и лица. Теперь мы стали бояться Солнца, как непримиримого врага белизны кожи, а огня из очага – как источник порчи цвета лица. Моя жена наконец заметила, что слишком ранний подъём вредит глазам её дочерей, что от работы после обеда у них краснеют носы, и убедила меня, что руки никогда не выглядят такими белыми, как когда они ничего не делают и висят плетьми. Таким образом, вместо того чтобы штопать рваные рубашки Джорджа, мы теперь делали их заново, перешивая старые ткани из марли или обрабатывая кетгутом. Бедные мисс Флэмборо, обе их бывшие весёлые спутницы, теперь были отвергнуты, как ничтожные хабалки, и весь разговор шёл о светской жизни и светском обществе, о картинах, вкусах, Шекспире и музыкальных бокалах. Но мы вполне могли бы вынести всё это, если бы как-то раз не пришла цыганка-гадалка, чтобы возвысить нас до подлинного совершенства. Не успела появиться эта смуглая сивилла, как мои девочки бросились ко мне просить по шиллингу, чтобы я украсил её руку серебром. По правде говоря, я устал быть всегда мудрым и не мог не удовлетворить их просьбу, потому что мне, как хорошему отцу, нравилось видеть их счастливыми. Я дал каждой из них по шиллингу, хотя, к чести семьи, следует заметить, что сами они никогда не оставались без денег, поскольку моя жена всегда щедро давала им по гинее, чтобы они держали гинею в кармане; но со строгим наказом никогда не менять её. После того, как они на некоторое время уединились с гадалкой, по их сияющим глазам, их ошалелым взглядам, когда они вернулись, я понял, что им было обещано нечто совершенно грандиозное.