Похожий звук тарахтевших вдалеке сенокосилок часто будил их с Сергеем в их деревенский медовый месяц. Она тогда осторожно размыкала сонные объятия мужа, торопясь задёрнуть тонкую, колыхавшуюся в распахнутом окне занавеску. Скрипели задвижки ставень, и молодая жена, снова впорхнув в горячую постель, прижималась к крепкому телу Серёжи. Потом они выходили в ароматный август, купались голышом в речке и шли по полям до жёлтого горизонта. А вечерами Оксана пекла для любимого пирожки, каждый день разные.

Через два месяца Сергей сказал: «Дело военное… Ты ведь за офицера вышла. У меня направление – Чечня». Оксана плакала, металась, настаивала, чтобы Серёжа попросил отсрочку, но всё было решено.

Сергей писал, что боевые действия скоро закончатся – «небольшая заваруха… шайка бандитов… к Новому году федеральные войска возьмут Грозный». Она ответила: «Я к тебе приеду на Новый год!».

Потом была тяжёлая дорога и жуткие картины войны – не заварушки, как это назвал Сергей, а захлебнувшейся в крови трагедии: скорбные вереницы беженцев, покрытые копотью лица солдат и обгорелые останки домов, скрывающие за стенами горы трупов.

Осколки тех безумных дней потом неуклюже складывались в её гудящей голове. Оксана искала роту Сергея, спрашивала изнурённых солдат о капитане Скворцове. Когда начался обстрел, грохот захлестнул её голос, и кто-то втолкнул Оксану в ветхую дверь подвала.

С каждым взрывом снаружи в узкие выбитые окна влетали комья грязи, от пыли становилось всё труднее дышать, воняло сыростью и отбросами. Оксана не помнила, сколько времени она пролежала на грязном полу.

Вдруг стало тихо, только вода капала из разбитой трубы и, осыпаясь, шуршала кирпичная крошка. В углу, под бетонной балкой, ютились пять забрызганных грязью женщин. Каждая держала сумку. Две, что помоложе, стояли, прислонившись к стене, пожилые сидели на перевязанных ремнями одеялах. Заметив Оксану, одна из женщин ей махнула, показывая на место рядом с собой. Говорили по-русски:

– Что творится-то! Мы тут всю жизнь прожили…

У входа послышались шаги и громкая гортанная речь.

Одна из женщин крикнула:

– Мы все свои, местные!

Потом она же громко сказала что-то на непонятном языке. В пыльном пространстве заухал громкий топот. Старушка, сидящая на одеялах, схватила Оксану за руку:

– Скажу, ты моя племянница. Недавно приехала. – И, взглянув ей в лицо, заволновалась: – Такую-то красоту спрятать надо. – Она подняла с выщербленного пола комок грязи и растёрла Оксане по лицу.

Из тусклого проёма возникли несколько вооружённых мужчин.

– Эта чумазая, а глаза как звёзды, – буркнул, взглянув на Оксану, огромный, с поломанным носом чеченец. – А тело! Тело!

Он протянул к ней широкую пятерню. Оксана, отпрянув, вскрикнула и метнулась к выходу. Потом на неё навалилось что-то тяжёлое и сдавило горло до черноты в глазах.

Она пришла в себя уже в грузовике. Связанные руки ломило, воздух горчил запахом нагретого брезента. Оксана вгляделась в тесное колыхавшееся пространство – в крытом кузове человек пятнадцать, в основном женщины, двое мальчиков-подростков и трое мужчин. Рядом заплаканная девушка, одна из встреченных в подвале. Пленники сидели плотно на установленных поперёк кузова скамейках. На резких поворотах связанные люди заваливались друг на друга, вдыхая спёртый дух немытых тел. Чтобы не свалиться на пол, они старались плотнее прижаться ногами. Кто-то всхлипывал, кто-то стонал и молился. Сдавленные вопли дробились шумом мотора, превращаясь в жалобный птичий гомон. Два бородатых горца с автоматами хмуро зыркали на измученные лица.