Грузовик заскрипел тормозами. Полы брезентовых штор распахнулись, и низкое, беззвёздное небо встретило путников холодной чернотой.

Неухоженный маленький двор с детскими качелями, освещённый тусклым фонарём, замыкало одноэтажное здание. В свинцовых бликах проступали размытые сыростью кирпичные стены. Рядом в полумраке Оксана заметила несколько приземистых домиков. Место казалось похожим на окраину посёлка.

Длинное помещение напоминало заброшенную школу или детсад. Пленных затолкали в просторную, как спортивный зал, комнату, мрачную и грязную. Мужчин и мальчиков сразу увели. Охрипшие от рыданий женщины молчали, их выводили по одной, грубо хватая за связанные руки. Оксану заставили умыться. Вглядываясь в её гладкое лицо с резким изломом чёрных бровей, грузный здоровяк хмыкнул:

– А замарашка-то наша прям из Золушки в принцессу превратилась! Раздевайся!

– Нет! – вскрикнула Оксана.

– Ты вот что, лучше сама… Мы тебя не тронем, нам нужно понять, куда тебя потом. А упрямиться станешь – хуже тебе! Сколько лет?

Сутулый горец с рыжеватой бородкой, вмешавшись, что-то пробубнил, показывая найденный у Оксаны паспорт.

– А… тебе двадцать. Замужняя? Это хуже, – брезгливо фыркнул толстяк. – Ну ничего, сгодится.

Он приблизился. Сальный запах ворвался в рот Оксаны. Шершавые пальцы с острыми ногтями долго ощупывали её грудь, и рыхлые губы прочмокали:

– Сиськи хорошие… хорошие!

Сверля женщину крошечными голубыми глазками и распластав на низком табурете жирные ляжки, он присел к её коленям. Когда тяжёлое дыхание обожгло Оксанин вздрагивающий живот, она, вдруг покачнувшись, осела на пол.

– Э… Ты чего? – взвизгнул толстяк. – Нашатырь скорее! Похоже… обморок!

Утром Оксана вспомнила кошмары прошлой ночи. Слепо вглядываясь в тёмный потолок, она уже не могла плакать, как и не могла поверить в случившееся. Два тонких лучика света пробивались сквозь заколоченные ставни. Тошнотворные запахи лекарств, плесени и лежалой одежды сушили горло.

– Серёженька! – простонала она. – Ты найдёшь меня… Ты освободишь…

Тогда она не знала, что после боя в Грозном от роты Сергея из ста человек в живых осталось лишь одиннадцать и что он сейчас там, откуда не возвращаются и не приходят спасать.

Дверь тяжело скрипнула, и в тусклом, сочившемся из коридора свете дрогнула лёгкая женская фигурка с подносом в руках. Затхлый воздух комнаты разбавился влетевшим с улицы тяжёлым духом сырой глины. Вошедшая женщина щёлкнула выключателем. Слабое жёлтое мерцание, перебивая изломанные ставнями утренние лучи, скользнуло по тесной комнатушке, окрашенной ядовито-зелёной масляной краской. Растерянный взгляд Оксаны блуждал по убогой обстановке: деревянная кровать, табуретка и покосившийся шкаф с одной створкой.

– Ты как? Проснулась? Вот покушай, – поставив еду на табуретку, мягким грудным голосом прошелестела женщина. Её голова была повязана косынкой, на тонком теле колыхались длинная юбка и широкая кофта. Одета женщина была как местная, но русые кудри, выбивающиеся из-под платка, и черты светлого лица с круглыми голубыми глазами выдавали её нездешнюю породу. Оксана, прищурившись, взглянула в молодое девичье лицо:

– Ты кто?

– Аня, – спокойно ответила вошедшая. Было в её взгляде что-то далёкое, отрешённое.

– Ты с ними? Пошла вон, сучка! – Оксана вскочила, махнула рукой, собираясь перевернуть поднос.

– Ну, ну… – промурлыкала Аня. – Не стоит так. Это первая горячка. Привыкнешь.

– Я умереть хочу! Ненавижу! Всех тут ненавижу! Я себя убью! – зарыдала Оксана.

– Умереть-то всегда успеешь, – холодно продолжала Аня. – Это просто. Вот ложка, – она кивнула на поднос со стаканом чая, сыром и хлебом. – В туалет будешь с охранником выходить. Если сейчас спрячешь ложку, можешь ему глаз выколоть… коль сумеешь, конечно. Он тебя тогда точно пристрелит. Это и смерть!