– Нациопатия – это, увы, неизлечимо, – говорила она после очередной порции их гадостей. – Под нациопатией я подразумеваю жалкий способ самоутверждения отдельных представителей отдельного народа за счет других. Жалкий, потому что таким образом удобно оправдывать собственные неудачи, представляя себя сплошь ущемляемым и обижаемым. Они не понимают, что разрушая национальный пантеон героев, сложившийся в советское время, они разрушают и то, на чём во многом основывается их культурная идентичность. Подвергая сомнению подвиг героев-панфиловцев, предавая забвению заветы великого Абая, они надеются создать нечто иное. Но всё посыпится очень скоро. Смешно считать, что какой-нибудь Дулатов12, кстати, причастный к убийству Амангельды Иманова13, заменит Муканова14. А Иманова заменит какой-нибудь Чокаев15. Нацпаты меняют гигантов на карликов. Причем, карликов-неудачников, выступавших против своего народа. И самое дурное – они прекрасно отдают себе в этом отчёт…

Оценив на глаз всё еще приличную кипу непрочитанных бумаг, Никита решил ознакомиться с ними дома. Допил кофе и стал собираться. В зале никого уже не было. Засунул в кармашек папки прочитанные бумаги и подозвал официантку, чтобы расплатиться и поблагодарить за сытный ужин: лагман был особенно хорош.

«Здорово, что я оставил машину там за сквером. Сделаю кружок, мозги проветрю», – подумал Никита, остановившись у терминала напротив кафе, чтобы оплатить парковку.

Как всегда, перед пешей прогулкой он отметил время на часах, что носил на правой руке, а заодно и машинально глянул на прикреплённый к ремешку маленький компас, стрелка которого указывала на юго-восток по направлению к стоянке. Никакого смысла делать это в городе не имело – просто привычка. Никита отцепил от петельки на поясе джинсов карабин с полевым шагомером, который сделал когда-то сам из небольшого отрезка паракорда16, завязав узел по середине и нанизав на один конец четыре красных, а на другой – девять чёрных цилиндрических бусин. И отсчитывая по одной чёрной – каждые десять шагов и одну красную – каждые сто, пошёл через сквер к стоянке.

Считать Никита перестал, остановившись на отметке 1520 шагов, встав перед машиной за метров пять. Направив ключ в её сторону, он нажал на кнопку, чтобы машина, дважды моргнув, проснулась и завелась с полоборота. Достал смартфон позвонить Айкерим, но через секунду раздумал: не стоит. Подошёл к машине ближе. И то, что он увидел, его обескуражило.

Дешёвый сотовый телефон завибрировал и пополз к краю письменного стола: Болот-Шоколод. И хотя номер зарегистрировали на какую-то Файю Пахрезинову (телефон доставили сегодня утром) и опасаться было нечего, Бекбайтасов старался говорить односложно и недолго: осторожность не помешает.

– Порядок, босс! Бумаги получил, еду к вам, буду через минут семь, – отрапортовал Болот.

– Добро.

Бекбайтасов брезгливо отложил телефон. Подошел к витрине с домброй. Стеклянная дверца отразила рябое лицо с едва заметным шрамом над правой бровью. Он по привычке коснулся его указательным пальцем. Ему крайне не нравилась возня, которую он затеял с этой мелочовкой, но что поделать: перепоручить дело своим «нукерам» – значит привлечь внимание этого чудовища, паука Божкина, опутавшего своей сетью всех и всё, сделавшего многих людей, – и не только его, Гали-Есимовых людей – своими осведомителями. Приходится вытаскивать на свет божий свои пыльные отношения с Болотом, с этим содомитом, – потому как все остальные людишки «засвечены».

«Болот-Шоколод вроде бы не мог попасть в поле зрения "паука", ведь я с тем уже давно – параллельно, никак не пересекался после Джамбула. Но ради неё, – Гали-Есим посмотрел на домбру. – Стоит повозиться».