У меня – прокуренные космы, левый глаз косит немного влево, я собой не воплощаю космос, пуп Земли, принцессу, королеву. Я могу отдаться вся стихами, творческий неколебимый принцип – я могу в любом трамвайном хаме высмотреть хоть сказочного принца. Я – как Гудвин, хочешь – будешь храбрым, научу спасать меня от смерти и любой другой абракадабры в адовой вопящей круговерти, хочешь – гордость для тебя достану, сделаюсь по всем фронтам тусклее – только если сбросят с пьедестала, я тебя обратно не заклею. Только сердце выковать не в силах из любвепригодных полимеров – потому что кто бы ни просил их, получалось им не по размеру… Всем они разительно огромны – не легла удачливая карта, все поплыли на плоту Харона, слегшие с инфарктом миокарда. Всем я бескорыстно помогаю, каждый мой клиент чертовски вежлив – только я негодница такая, и услуги все мои медвежьи. Я – без пары старенький ботинок, даже испитым бомжам не нужен. Все, кого люблю, возьмут блондинок, и они им романтичный ужин со свечами красными устроят, постирают шмотки, осексуют, после их нежданно станет трое, я останусь за порогом всуе. Быть отфотошопленной картинкой и любить мужчин за крепкий бицепс… Хочется до боли быть блондинкой, чтобы хоть один сумел влюбиться.

Нет, здесь не живут звездокрылые чудные феи,

И по мановению палочки не появиться

Проспектам в очках из витрин и пальто из кофеен,

В кармане пальто – словно плеер, живые певицы,

Соборам – у них купола словно вычертил циркуль,

По глади лазоревой золото звезд разбежалось.

А там, на окраинах, что-то таится – не цирк ли?

Пустырь – живописен, и вовсе не давит на жалость.

Нет, эти колонны – не голени белых атлантов,

а что-то похожее на идеальные зубы.

Мой город похож на мужчину – немного патлатый,

невыспавшийся по утрам и бровями насуплен.

По рекам холодным течет эта кровь голубая,

Немного больная от вредных микробов-бутылок.

Не будем сегодня о грустном, что не улыбает.

Мой город тебе по ночам тихо дышит в затылок.

Ему захотелось побольше зеленых оттенков.

Глаза габаритных огней покраснели от ночи,

От улицы, от фонарей, и, конечно, аптеки.

Я в черном, от этого городу не одиночей.

А гости летят мотыльками в светящийся Питер,

На голос проспектов, таинственный запах кофеен,

Летят без оглядки, без цели, без спросу…

Терпите!

Вас встретит мужчина.

В зеленом плаще, я уверен.

– Хочешь, я научу тебя говорить,

что не под силу ни одному врачу?

Хочешь, будем чувствовать жизни ритм

вместе? Хочешь, я тебя приручу?

Вечер любуется нами во все глаза –

пьем эти взгляды, как васильковый чай.

А у моего Лиса в глазах гроза, предупреждает:

– Не надо. Не приручай.

А у меня слезы в глазах дрожат,

в пальцах сломался новенький карандаш…

Лис продолжает – не мне ему возражать –

– Что ты ответишь,

когда ты меня предашь?

снова сяду графоманить в это воскресение. выцветают в волосах рыжие, осенние, прядки по воротнику, увядая в русые. ветер носит ароматы выходцев из грузии, и щекочущие нос воды туалетные, мне бы с зимнего моста прыгнуть в воды летние, во влюбленные глаза, переклички чаячьи, мне б часы перемотать, да не получается, не глаголы бы зубрить по аудиториям, а на улицах орать джанджахарью морию…

я спешу на факультет, на лексикологию, мысли, уходите прочь, сирые, убогие. мой тюремный срок – пять лет, выйду с аттестатами.

графоман я, графоман, поэтессой стать мне бы.

на магистра отучусь, публикуя хроники,

а потом забью на все,

и подамся в дворники.