Дальше – реклама. Артур медленно перебирал листы, изучая их с тем же бесстрастным вниманием, с каким рассматривал обгоревшие останки дома Тернеров. Это были руины другого рода – руины смысла. Идеальные гостиные в модных цветах авокадо и горчицы. Хромированные торшеры, похожие на вопросительные знаки. Низкие диваны, на которых невозможно было сидеть прямо. Стеклянные столики, на которых опасно было что-либо оставлять.

Ни один предмет на этих фотографиях не был предназначен для жизни. Они были предназначены для того, чтобы их видели. Это была не мебель. Это были знаки. Знаки богатства, знаки вкуса, знаки принадлежности к определенному кругу. Каждый предмет кричал: «Я стою дорого. Я неудобен. И именно поэтому я ценен». Эти комнаты были не жилищами, а тщательно срежиссированными сценами, музеями статуса, мавзолеями, где вместо мертвых тел были выставлены напоказ мертвые вещи, симуляции комфорта и счастья.

А на этих сценах разыгрывали свои роли идеальные люди. Женщина с безупречной укладкой смеялась, держа в руке бокал, хотя в комнате, кроме нее, никого не было. Мужчина в идеально сидящем пиджаке читал книгу у камина, который никогда не разжигали. Эти люди не жили в этих комнатах. Они их населяли. Они были частью интерьера, такими же функциональными и безжизненными, как и тот нелепый торшер. Они не потребляли вещи, они потребляли идею самих себя как людей, достойных этих вещей.

Артур отложил глянцевые листы. Его пальцы ощущали их искусственную гладкость. Он чувствовал не зависть и не презрение. Он чувствовал странную, почти клиническую отстраненность. Этот мир был ему безразличен. Богатство, слава, общественное мнение – все это было из списка вещей, которые не в его власти. Они были как погода – чем-то, что существует, но на что нет смысла обижаться или чему радоваться. Шум.

Он дошел до последних документов в папке. Копия страхового полиса с рядом нулей, от которого у обычного человека перехватило бы дух. Краткая сводка о членах семьи. Ричард, сын, агрессивно расширяющий семейный бизнес. Леонора, дочь, вышедшая замуж за незаметного профессора социологии. И Бренда, вторая жена, бывшая модель, почти на сорок лет моложе мужа. Ярмарка тщеславия, застывшая в ожидании, пока умрет старый король.

И вот король умер. И теперь нужно было определить, помогли ли ему или просто дождались, пока он сам сойдет со сцены.

Артур встал, собрал бумаги обратно в папку. Посмотрел на свою пустую, функциональную квартиру. Здесь вещи не пытались казаться чем-то иным. Стул был для того, чтобы сидеть. Стол – чтобы за ним работать. Кровать – чтобы спать.

Он взял со стола чемодан и папку. Он отправлялся в мир, где ни одна вещь не была сама собой. В мир знаков, симуляций и неврозов, выросших в тени горы ненужных предметов. Он отправлялся в Пионер-Ридж. И он чувствовал, что этот заснеженный элитный поселок был не просто местом на карте. Это было состояние ума. Очень больное состояние.

Снег начался без предупреждения.

Еще час назад небо над Пионер-Ридж было высоким и пустым, пронзительно-синим, каким оно бывает только в горах поздней осенью. Воздух был холодным и неподвижным, а солнце – белым, бессильным диском, который давал свет, но не тепло. Тишина стояла такая плотная, что можно было услышать, как опадает последняя сухая хвоя с вековых сосен, как щелкает остывающая на морозе кора. Пионер-Ридж, втиснутый в горную долину, словно в ладонь бога, замер в ожидании зимы.

А потом что-то изменилось. Невидимый переключатель щелкнул где-то над вершинами. Синева начала тускнеть, покрываясь молочной пленкой. Воздух пришел в движение – сначала легким, почти ласковым шепотом в верхушках деревьев, потом – долгим, заунывным вздохом, который пробежал по замерзшим лужайкам, взъерошив бурую траву.