Лэнгли сделал паузу, давая информации улечься. Артур молчал, глядя на полосы света на полу. Он уже чувствовал, как нити этой новой истории начинают сплетаться в тугой, сложный узел.

– Мне не нравится этот шериф, который все закрыл за полчаса, – продолжил Лэнгли. – Мне не нравится, что это случилось во время сильнейшего бурана, отрезавшего их от всего мира. И больше всего мне не нравится эта семья. Ты видел их фотографии в светской хронике? Сборище акул и истеричек, которые улыбаются друг другу только перед камерами. Они десятилетиями делили его деньги, пока он был жив. Могу поспорить, сейчас они готовы перегрызть друг другу глотки за то, что осталось.

– Что вы от меня хотите? – спросил Артур. Его голос был таким же ровным, как и раньше.

– Поезжай туда. Посмотри на все своими глазами. Это не официальное расследование. Никаких допросов под лампой. Просто… удостоверься. Поговори с ними. С вдовой, с детьми. Осмотри дом. Почувствуй атмосферу. Ты умеешь слушать тишину, Финч. Ты заметишь трещины там, где другие видят гладкую стену. Это деликатная семья, понимаешь? Они – крупные клиенты. Мы не можем обвинить их в мошенничестве без стопроцентных доказательств. Но мы и не можем просто так выписать им чек на сумму, которой хватит, чтобы купить небольшой город.

– Если полиция закрыла дело…

– Полиция – это один сонный шериф, который ходит с Вандермирами на барбекю. Меня интересует не его отчет, а твой. Просто съезди, побудь там день-два. Если все чисто – прекрасно, мы закрываем вопрос. Но если тебе хоть что-то покажется странным… любая мелочь… ты мне звонишь.

Артур смотрел на стопку завершенных дел. Пожары, кражи, автокатастрофы. Все это были простые, грубые трагедии. Понятные в своей примитивности. Дело Вандермира было другим. Оно пахло фальшью, глянцем, скрытой гнилью под дорогим лаком. Оно было из мира тех самых «представлений о вещах», которые мучают людей сильнее, чем сами вещи. Мира, от которого он так старательно отгораживался.

– Хорошо, – сказал он.

Он повесил трубку. Тишина в кабинете снова стала плотной. Но теперь в ней было что-то новое. Ожидание. Он отодвинул отчет по делу Тернеров в сторону. Их маленькая, честная трагедия была окончена. Начиналась новая пьеса. Большая, лживая и, скорее всего, очень уродливая.

Сборы не заняли много времени. У Артура не было вещей, которые требовали бы долгих раздумий: это взять или то? Каждая вещь в его квартире имела одну, строго определенную функцию. Он открыл шкаф. На вешалках, на одинаковом расстоянии друг от друга, висели два темных костюма, несколько белых рубашек, пара серых свитеров. Он снял с вешалки две рубашки, один свитер, взял две пары носков и нижнее белье. Все было аккуратно сложено в небольшой, потертый чемодан из твердого кожзаменителя. Чемодан помнил множество безликих мотелей и чужих трагедий. В боковой карман легли туалетные принадлежности и старая книга без обложки. Все. Путешествие в чужую смерть требовало минимального багажа.

Перед уходом он сел за кухонный стол, на котором секретарь Лэнгли оставил толстую папку с надписью «Вандермир, Ф.». Внутри был не стройный отчет, а хаотичный коллаж из чужого, тщательно сконструированного успеха. Вырезки из журналов, глянцевые и тяжелые на ощупь. Рекламные проспекты «VanderMeer Living». Ксерокопии документов.

Артур выложил их на стол. Перед ним развернулась вселенная, абсолютно чуждая ему, похожая на зарисовки из жизни инопланетной цивилизации.

Вот Франклин Вандермир. На одной фотографии он, еще молодой и хищный, стоит на фоне своего первого завода. Уверенная поза, взгляд, устремленный куда-то за плечо фотографа, в светлое будущее консьюмеризма. На другой, более поздней, он уже патриарх в дорогом кашемировом пальто, его рука лежит на плече улыбающейся, но напряженной женщины – его первой жены, давно умершей. Их окружают дети: мальчик и девочка с одинаковыми заученными улыбками.