В центре этого силового поля, во главе стола, восседал Франклин Вандермир. Он не говорил. Он правил своим молчанием. Его тяжелый, неподвижный взгляд медленно перемещался от одного лица к другому, и под этим взглядом каждый чувствовал себя так, будто его оценивают. Не как любимого человека, а как актив. Перспективный или убыточный. Франклин ел медленно, с сосредоточенностью человека, совершающего важный ритуал. Он был жрецом в храме собственного успеха, а его семья – паствой, пришедшей не за утешением, а за подтверждением своего статуса.

Справа от него сияла Леонора, его дочь. Она была идеальна. Ее платье, ее прическа, ее жемчуг – все было безупречно. Она была главной устроительницей этого священнодействия, и ее лицо застыло в маске тревожного гостеприимства. Примерно раз в двадцать секунд она бросала на отца быстрый, умоляющий взгляд, ища в его лице хоть тень одобрения.

– Папа, тебе нравится ростбиф? Я специально заказала его у того мясника в центре, ты его хвалил. Соус сделан точно по рецепту бабушки.

Франклин медленно прожевал кусок, проглотил. Затем взял салфетку, промокнул губы и произнес, не глядя на дочь:

– Немного жестковато.

Леонора замерла, и ее выверенная улыбка на долю секунды дала трещину. Этого было достаточно. Сообщение было получено: «Ты снова не справилась». Она тут же опустила глаза в свою тарелку, и ее плечи едва заметно ссутулились.

Напротив Леоноры, через стол, расположился ее брат Ричард. Он был полной ее противоположностью. Он не искал одобрения – он бросал вызов. В его позе была демонстративная расслабленность, которая на самом деле была туго сжатой пружиной. Он крутил в пальцах ножку тяжелого бокала с красным вином, его дорогие часы с золотым браслетом поблескивали в свете люстры.

– Кстати, об активах, – произнес он, словно продолжая какой-то давний спор. Его голос был громче, чем требовалось. – Я сегодня говорил с ребятами из «Консолидейтед Текстиль». Они готовы продаваться. Дешево. Если мы войдем сейчас, то через год будем контролировать весь рынок домашнего текстиля на Восточном побережье.

Франклин поднял на него свои холодные глаза.

– «Консолидейтед» – это умирающий динозавр. У них устаревшее оборудование и раздутые профсоюзы. Мы не покупаем проблемы, Ричард. Мы создаем желания. Запомни это.

– Желания не купишь, если у людей нет денег на простыни, – парировал Ричард. – Времена меняются. Люди начинают считать деньги.

– Глупости, – отрезал Франклин. – Бедные всегда будут бедными. А богатые всегда будут хотеть показать, что они не бедные. Мы работаем для вторых.

Это была не дискуссия. Это был обмен ударами. И Франклин всегда оставлял за собой последний. Ричард поджал губы и сделал большой глоток вина, его взгляд стал жестким.

Рядом с Леонорой сидел ее муж Стивен, профессор социологии. Он единственный, казалось, не участвовал в этой битве. Он с ироничной улыбкой наблюдал за сценой, словно был на полевых исследованиях. Он отрезал маленький кусочек мяса, тщательно прожевал его, а затем тихо, но так, чтобы его услышала жена, прокомментировал:

– Поразительный пример потлача. Ритуальный обмен дарами с целью демонстрации иерархии. Индейцы квакиутль делали то же самое, только сжигали одеяла, а не репутации. Хотя результат, в сущности, тот же.

Леонора бросила на него испепеляющий взгляд, в котором читалось: «Замолчи». Но Стивен лишь пожал плечами и вернулся к своей тарелке, довольный своим маленьким интеллектуальным саботажем.

И наконец, в самом дальнем конце стола, напротив патриарха, сидела его молодая жена, Бренда. Она была красива той отточенной, дорогой красотой, которая является одновременно и товаром, и оружием. В отличие от остальных, она была абсолютно спокойна. Она не говорила ни слова. Она просто ела, пила вино и наблюдала. Ее глаза, внимательные и умные, беззвучно перемещались с одного лица на другое. Она была здесь чужой, аутсайдером, и это давало ей огромное преимущество. Она не была частью этой паутины семейных неврозов. Она была энтомологом, изучающим повадки странных, ядовитых насекомых, запертых в одной банке.