Она бесшумно встала, подошла к двери и приоткрыла ее. Ничего. Она вышла в коридор, ее босые ноги не производили ни звука на толстом ковре. Она подошла к перилам галереи, которая опоясывала холл второго этажа, и посмотрела вниз, в сторону кабинета.

И она увидела.

Дверь в кабинет была открыта. В прямоугольнике света она видела все, как на ладони. Леонора на коленях. Неподвижное тело ее мужа. Темное пятно на ковре. Она не могла видеть выражения их лиц, но поза Леоноры – суетливая, отчаянная – говорила сама за себя.

Бренда не испытала ни шока, ни горя. Она испытала только одно – острое, кристально чистое чувство неизбежности. Вот оно. Произошло. Тот момент, которого она ждала, который она предчувствовала, наступил.

Она оставалась у перил, неподвижная, как статуя. Она была идеальным свидетелем – незамеченным, бесстрастным. Она видела, как Леонора в панике роется в аптечке, как пытается что-то сделать. Она видела, как бесполезны и бессмысленны были ее действия.

Она могла бы закричать. Позвать на помощь. Сбежать вниз. Но что бы это изменило? Франклин был уже не здесь. Его тело еще дышало, но его самого уже не было. Она это чувствовала. А все остальное было просто агонией. Агонией человека и агонией старого миропорядка.

Ее мозг работал быстро, как компьютер. Она оценивала ситуацию. Раскладывала ходы на несколько шагов вперед. Ричард, очевидно, сбежал. Леонора в истерике. Стивен, скорее всего, прячется где-то, анализируя ситуацию. Сейчас начнется хаос. Приедут врачи, полиция. Будут вопросы. И ее позиция была самой уязвимой. Молодая вдова. Очевидный мотив.

Нужно было действовать. Но ее действие заключалось в бездействии. Она не должна быть первой, кто его найдет. Она не должна быть свидетелем паники Леоноры. Она не должна быть нигде поблизости. Ее алиби должно было быть безупречным. Она была в своей комнате. Она читала книгу. Она ничего не слышала.

Бренда молча смотрела вниз еще несколько секунд, фиксируя в памяти каждую деталь сцены. Затем, так же бесшумно, как и появилась, она отступила от перил, вернулась в свою комнату и плотно закрыла за собой дверь. Она подошла к кровати, взяла книгу и снова легла. Она держала книгу перед собой, но не видела букв. Она смотрела на белую стену, и на этой стене, как на экране, она уже прокручивала варианты своего будущего. Будущего, которое только что, несколько минут назад, началось.

Внедорожник шерифа пробивался сквозь стену снега, как старый ледокол сквозь паковые льды. Его фары выхватывали из ревущей белой тьмы лишь несколько метров дороги впереди. Следом, едва поспевая, ехал седан доктора Эванса. Оба, и шериф, и доктор, были вырваны из тепла своих домов звонком рыдающей Леоноры. Звонком, который прерывался и трещал из-за бури, но смысл которого был ясен и ужасен.

Шериф Пит Мейерс был крупным, грузным мужчиной, чье лицо казалось слишком мягким и добрым для его профессии. Он был шерифом этого округа двадцать лет, и за все это время самой большой его проблемой были подростки, пьющие пиво у озера, да редкие случаи превышения скорости богачами из Пионер-Ридж. Он знал Франклина Вандермира. Они вместе играли в гольф по субботам. Франклин был одним из тех, кто обеспечивал этому сонному округу щедрые пожертвования. Пит не любил его, но уважал его власть.

Когда он вошел в дом, его встретила сцена тщательно управляемого хаоса. Леонора, теперь уже не в истерике, а в состоянии благородной, трагической скорби, сидела на диване, закутанная в кашемировый плед. Стивен стоял рядом, положив руку ей на плечо, его лицо выражало подобающую случаю серьезность. Бренда, бледная и красивая в своем горе, спустилась вниз, услышав шум, и теперь тихо плакала в кресле. Ричарда нигде не было.