– Вы часто видите тузов? Огастес молчал, он был в трансе.

– А рыба печеная? – проговорил он наконец. – А курица по-мэрилендски? А пирог с клубникой?

– Я вижу, вы любите поесть.

– Это да. И мистера Кардинела люблю. Вот с кого Стэнвуду пример брать. С ним хлопот не оберешься. Уж как я за ним смотрел, а что толку? Пьет как не знаю кто, и еще дворецких всяких слушает. Росситер он, это надо же!

– Не знала, что Стэнвуд пьет.

– Сосет, как насос, дорогуша. Прямо, эт-та, жаждущий цветок. То ли дело мистер Кардинел! Посадите его в погреб, он выйдет – ни в одном глазу. И такая пигалица выйти за него не желает!

– Вы грубоваты, мистер Ворр.

– Для вашего блага, дорогуша.

– А! Ну, тогда простите.

– Ничего, ничего. Значит, выходите, не прогадаете. Положение занимает.

– Вроде бы да.

– Веселый такой.

– Да, веселый.

– Играет на укулеле.

– Просто идеал.

– И кошку-собачку не обидит. Как сейчас помню, подобрал он песика, грязный такой, мокрый – и отнес к нам. Прямо Авраам, одно слово. – Огастес утер слезу. – Она тоже собачек любила. Ладно, так вы к нему пойдите и, эт-та, скажите: «Да».

– Не стоит, мистер Ворр.

– Вы что ж, за него не выйдете?

– Не выйду.

– Ума у вас нету, дорогуша. А, привет, мистер Кардинел!

– Майк! – вскрикнула Терри.

Огастес глядел на дело своих рук – один глаз закрыт, по щеке расползается пятно, словно пчелы искусали.

– От это да! Виноват, мистер Кардинел. Майк отмахнулся.

– Да ладно, с кем не случается! Где Шорти?

– Собирался лечь, – отвечала Терри. – А почему вы убежали?

– Услышал голос вашей сестры.

– О господи!

– Не беспокойтесь. Я все уладил.

– Как?

– Думать пришлось на месте. Она спросила, что со мной. Так Шорти лег? Это хорошо. Пусть поживет, пока можно. Бедный он, бедный! Сердце кровью обливается.

– Что вы ей сказали?

– Сейчас, сейчас. А вам я сказал, что думать пришлось на месте?

– Да.

– Так вот, я заложил Шорти. Как русский крестьянин, знаете. Бегут за ним волки, он им ребенка и выбросит, все же саням легче. Итак, я сказал вашей сестре, что Шорти напился и бьет окна. «Посмотрите, – говорю, – и мне перепало». Она хотела зайти, но я ее убедил, что с ним справлюсь. Она меня благодарила: «Какое утешение, что вы тут!» И ушла. Что-то вы не радуетесь.

– Шорти жалко.

– Мне, собственно, тоже. Но, как выражается Спинк, омлета в белых перчатках не сделаешь.

– Да, наверное. И вам пришлось думать на месте…

– Именно. А Шорти не рассердится. Он меня похвалит.

– Не очень пылко.

– Может быть, не очень. Но увидит, что иначе я поступить не мог.

– Надеюсь, это его поддержит при беседе с Аделой. А что будем делать с глазом? Его надо промыть.

– Мяса сырого положите, – твердо сказал Огастес. – Пойдите в кладовую, возьмите хороший кусочек. Сразу легче станет.

– Я думаю, вы правы.

– А то! Мясо – его ничем не пробьешь.

– Жестокие забавы старины, – заметил Майк. – «Пробивать мясо». Сколько со мной хлопот!

– Ничего, – ответила Терри и ушла делать доброе дело. Огастес осмотрел глаз и вынес приговор эксперта:

– Фонарь, дорогуша.

– Да, Огастес. А как распух! Вроде свинки.

– И не ко времени. Эти, особы, что они любят? Красоту. Так-то, дорогуша. Пожалеть – пожалеют, а уж любить – не обессудьте. Вот ваша сейчас…

– Я бы сказал «леди Тереза».

– Ладно, леди. Что бишь я? А, помню! Я, значит, ей говорю, чтобы она, эт-та… Ух ты, прям черный! Помню, один со-ци-а-лист тоже мне в глаз заехал, за консервированные взгляды. Так где мы были?

– Не знаю.

– А я знаю. Значит, сказал я вашей…

– Огастес!

– Ничего девица, хо-хо! Как говорится, пупсик.

Майк вздохнул. Ему хотелось обойтись без методов Стэнвуда, но становилось ясно, что других в данном случае нету.