Внезапно он на полуслове осекся, замолк.

– Вадим, не молчи, развлекай, – обиженно протянула она.

– Тс-с, тихо! – прошептал он. Встал, отключил звук. В наступившей тишине слух обоих воспринял протяжный собачий вой. Они переглянулись – собаки так странно не вели себя никогда.

После короткой паузы завывание возобновилось. Вадим бросил недоуменный взгляд на Валентину и вышел.

Открыв наружные двери – замер на месте. Он увидел полную луну. Та сияла в полную силу, залив лужайку белым светом. Он опустил взгляд. На отсвечивающей траве, которая казалась белой, четко обозначались длинные неподвижные черные тени собак. Словно завороженный, Вадим уставился расширенными глазами на лужайку.

Оцепенение тянулось недолго. Вадим закрыл глаза, спешно отступил назад, захлопнул дверь перед собой. Постоял в раздумье, после медленно двинулся в сторону гостиной.

– На луну выли? – спросила Валентина, когда вошел.

– Да.

– Поздно я догадалась, а то бы остановила тебя, – она включила звук телевизора. – Ты, мой дорогой, еще не отбыл заслуженного наказания, – потянула его за руку. – Садись и развлекай – к ней вернулось веселое настроение.

– Знаешь, мне стало неинтересно, – пробормотал он.

– А почему? – поразилась. Ответа на вопрос не услышала, он без объяснений покинул ее. Уговаривать не стала, ибо боялась нарваться на колкости.

Вадим поднялся к себе в кабинет. Закрыв за собой дверь, прислонился к ней спиной.

– Произошла вспышка в памяти, яркая, значит, конечная. Уголек тлеет и тлеет, а перед угасанием вдруг вспыхивает.

Он ожесточенно потер лоб ладонью:

– Ни в коем случае не думать о том, что произошло! К тому же ничего и не было, просто показалось, все, точка… Спокойствие и еще раз спокойствие. Сейчас сяду за стол, займусь проектом, неотложным делом, и все забудется, следа не останется.

Он подошел к письменному столу, сел. Взял карандаш в руки, сосредоточил взгляд на ватмане с чертежом.

– Вот это новый корпус гостиницы. Неплохо смотрится. А это, пожалуй , бассейн. А почему прямоугольный? Может, лучше его округлить?

Он описал круг вокруг прямоугольника.

– Не годится, нет, – стер резинкой линию окружности.

– А это что такое? Вспомнил – пальмы. Пусть будут. Возьмем другой чертеж, фасадный. Так, сколько этажей у нас? Раз, два, три, четыре. Четыре этажа. Наверное, лучше построить в пять этажей. Нет, в четыре. Нет, не-ет! Слизняк! Мразь! Забудь, не бери в голову, – стал ударять кулаком себя по голове. – Получай, получай, урод, выбью чушь.

Встал из-за стола, возбужденно прошелся по комнате. Снова сел, склонился над чертежами. Выбрал один, отложил в сторону, второй тут же отбросил – вынесся из кресла:

– Предатель! Мразь! Вывалять в грязи задумал. Не выйдет, не буду жить с позором, —обхватив ладонями голову, нажал на виски. – Выдавлю эту гадость… не станет позорить… прочь. .Наклоняясь все ниже, пригнулся до предела и застыл в согбенном положении. От напряжения лицо покраснело, глаза вспучились. Из плотно закрытого рта пробивался натужный звук.

Выбившись из сил, порывисто выпрямился, жадно раскрыл рот. Отдышался. Затем вновь опустился в кресло. Взял один из чертежей, поднес к глазам… и вновь не заладилось.

За этот вечер Вадим неоднократно брался за бумаги и всякий раз срывался с места, чтобы сполна воздать дань охватившему его негодованию. Он «очищался», затем снова садился за стол. Страшную круговерть лишь на секунды прервал осторожный стук в дверь: Валентина напомнила о позднем часе, на что он не пожелал отреагировать.

Вадим спустился в спальню глубокой ночью.

В последующие дни спавший с лица Вадим, обросший щетиной, что никак не вязалось с его строгой аккуратностью, часто уединялся у себя наверху, где, изматывая себя, пытался отрешиться от непрошенных видений прошлого. Он уже не изводил Валентину придирками – угрюмый, с отчужденным взглядом, не замечал ее. Отвернулся и от собак. Питомцы, имея горький опыт, и сами остерегались его. Изголодавшиеся, они кормились той пищей, которую бросала им через окно побаивающаяся их Валентина.