Своими забавными остроносыми старомодными башмаками я ступала по блестящему паркету и слышала, как мама в полуметре от меня скрипит по нему грубыми резиновыми подошвами, я невольно хихикнула – так чудно смотрелась мама в этой обстановке среди старинной полированной мебели, тихо беседующих дам и господ, запаха кофе и шороха дров в камине.

Услышав мой смех, Кити резко обернулась ко мне, строго округлив глаза, и я вспомнила, что, по ее замыслу, мне следовало иметь вид больной и несчастный.

Я тут же стёрла улыбку с лица, правда, ненадолго, поскольку, заметив Мишеля, снова едва не расхохоталась: он строил такие смешные рожи, надо полагать, потешаясь над резкой переменой моего облика, что я подумала: во все времена мальчишки одинаковые, что сейчас, что сто лет назад!

Рядом с Мишелем стояла та самая строгая бледная дама, что вела ребятам уроки: худая, как палка, с высокой прической и ледяным взглядом очень светлых, почти что белых глаз. Мне не понравилась эта мадам, но я, подражая Кити, присела перед ней в неуклюжем поклоне, а женщина на мгновение уставилась на меня своим неприятным взглядом, после чего холодно кивнула и тут же как будто забыла о моем существовании.

Кити между тем без остановки тараторила:

– Совершенно необычайные обстоятельства, мадемуазель Аннет! Это Вера Сидорова, моя товарка из гимназии! Она попала в беду, мне необходимо сейчас же привезти ее домой!

Но, заметив, что мадемуазель ее уже не слушает, Кити всучила мне шубу и пуховый платок и принялась одеваться.

Что у Кити, что у меня шубки были довольно уродливыми: они были жёсткими с колючим, стоящим торчком черным мехом. Я втиснулась в свою, как в скафандр, и завернулась в платок, понимая, что выгляжу, будто древняя бабуля. Во всяком случае, Кити, облачившаяся в это старушечье одеяние, смотрелась именно так.

Мишель тоже застегнулся на все пуговицы (на нем было военного кроя чёрное с красным двубортное пальто и фуражка, как у солдата), и мы все вместе вышли на морозный воздух.

Сани стояли здесь же – у крыльца книжной лавки. Бородатый дядька в валенках и тулупе тяжело слез с козел и открыл перед нами дверцу. Глядя перед собой из-под низких густых бровей, он добродушно похлопал по плечу Мишеля, ласково посмотрел на Кити, когда же очередь дошла до меня, кучер на секунду нахмурил брови так, будто мое лицо показалось ему знакомым, а потом хмыкнул в усы и захлопнул за мной дверцу.

Мама успела юркнуть в кабину прямо передо мной и теперь жалась носом в стекло, жадно разглядывая город за обледенелым окошком.

Все вокруг нас (дома, крытые базары, часовенки и церквушки) было белым и сверкало на солнце, будто было слеплено из сахара. И мне подумалось, что что-то, и правда, дурное творится с нашей планетой, раз один только вид снежного городка вызывал во мне такие изумление и восхищение, как будто из всего, приключившегося со мной, именно это было самым странным и удивительным.

А ведь, помимо снежного изобилия, здесь много чего приковывало взгляд: дороги без ограждений, низкие покосившиеся домики, вывески магазинчиков, все было совсем другим! Да даже воздух, морозный и такой чистый, пах так вкусно, что его хотелось есть огромной ложкой!

Я посмотрела на маму. Ее увиденное пугало как будто бы куда больше, чем меня: она смотрела в окно широко распахнутыми глазами, словно пыталась вместить в них все то, что никак не укладывалось у нее в голове. Я же (хоть и, конечно, тоже немного боялась) не могла отделаться от ощущения, что все это какой-то захватывающий аттракцион, ведь сани так лихо скользили по гладкому снегу, ветер свистел за нашими окнами, и от всего случившегося у меня кругом шла голова.