Долгая секунда, в течение которой мы сверлим друг друга глазами. Безотчетное желание примкнуть, прильнуть к нему, коснуться губ. Оно такое сильное, что голова кружится, а может, это от нервов.

— Твой.

Говорю и становится хоть немного легче. Сколько лет я несла в себе эту неподъемную ношу, решив за всех, как будет лучше. И страшно думать, что прогадала.

— Дрянь, — говорит, отшатываясь, как от чумной. На его обычно смуглом лице исчезают все краски, мне больно смотреть. Арслан отходит, делает несколько шагов, как раненный тигр в клетке, а потом подходит к стене и бьет в нее кулаком, раз, второй. Я жмурюсь, сжимаясь на диване, подтягиваю колени ближе. Он обещал, что не тронет меня, обещал…

— Убил бы тебя, — и я верю, что смог бы, в случае чего. Насмотрелась их общества, навидалась.

Еще одна причина, по которой я сбежала.

— Они похитили ее, — нужно говорить, не давая ему зацикливаться на своих чувствах. Я ради Леи должна быть целой и невредимой.

Должна беречь себя. Нам бы выкрутиться, а потом мы уедем отсюда навсегда, из этого города, этого края. То, что я должна была сделать давно, но задержалась, черт возьми. Понаделаясь, что пронесет.

— Сегодня вечером, на площадке. Была женщина, пожилая, она сама подсела к нам, завела разговор. Пыталась отвлечь меня, — я сбиваюсь, — отвлекла. У нее получилось. Я потеряла Лею из вида всего на пол минуты, а потом увидела уже тогда, когда ее запихивали на заднее сидение автомобиля.

Все это я говорю Арслану в спину. Он стоит лицом к окну, руки в карманах, широкие плечи напряжены.

Я ни о чем не спрашиваю его. Ни о том, как он узнал мой адрес, ни про Лею. Когда дочку похитили, у меня была мысль о том, что это сделал сам Арслан.

Конечно, он не выходец с гор, но его восточные корни делают его слишком вспыльчивым и горячим, и я вполне допускала, что он может так отреагировать на то, что у него есть дочь.

И теперь не знаю даже, что хуже: что похитил не Арслан, который бы мог отобрать легко у меня материнские права: с его связями это раз плюнуть. Или что это сделали другие люди, и раз он тут, то скорее всего, чтобы заставить Сабирова их слушаться.

Тру устало лицо, глаза болят после слез, точно в них кто-то плеснул добрую порцию песка.

Я молчу, молчит и он. Секунды тянутся в тишине, двое его людей ждут на кухне, я слышу, как скрипит под одним из незваных гостей табуретка.

Господи, прошло уже почти двенадцать часов с момента похищения Леи. Как она там? Это пугает больше всего, неизвестность. Как же ей страшно там, маленькой моей, кто даст ей воды, кто отведет в туалет, а если они держат ее в сыром подвале?

Защитные барьеры рушатся, я снова всхлипываю, представляя в красках эту картину.

— Арслан, — голос дрожит, — верни мне дочь. Заклинаю, я готова отдать тебе все, что хочешь, только верни ее.

Он оборачивается медленно, в глазах полыхает недобрый огонь.

— Все, что хочу? — уточняет он, будто не расслышал, — Карина, теперь у тебя нет ничего, что я бы хотел.

Я закрываю рот рукой, чтобы не закричать. Если он откажет в помощи и соберется уходить, я готова броситься ему в ноги, готова держаться за штанину и кричать, только бы он не оставил меня одну с моим горем.

Не оставил Лею.

— Это же твоя дочь, — последний аргумент, который у меня остался, — ты не можешь…

— Заткнись! — рявкает так, что слышно наверняка у всех соседей. Дышит тяжело, грудная клетка ходит ходуном, — не тебе решать, что я могу, что нет. Собирай шмотки, мы уезжаем. У тебя есть пять минут.

— Но…

Я пытаюсь ему возразить, у меня так много причин, почему я должна остаться здесь, и как минимум одна самая важная — Лею похитили здесь, недалеко, быть может эти люди не успели вывезти ее и она находится где-нибудь по соседству. Надо прочесать район, надо…