Если Карина повернет голову, то увидит меня. Но она не смотрит, отходит от окна, скрываясь из поля моего зрения, а я ощущаю ледяной комок в желудке, точно сожрал пригоршню снега.

— Идем? — оборачивается Дамир, я медленно киваю, точно так до конца и не решился. Слишком меня задевает ее присутствие, так не должно быть. Два года и десяток-другой баб должны были напрочь вытравить из меня все, что связано с Кариной.

Я так старательно занимался реставрацией собственных воспоминаний, но ничего не сработало, и меня бесит бесконтрольность испытываемых мною чувств.

Я не должен ничего испытывать по отношению к ней.

Выхожу, закрывая плавно дверь автомобиля, в предутренней тиши шаги как легкий шорох. Идем втроем: Дамир, я и Костя замыкает.

По ступеням темного подъезда, место так себе, света нигде нет, но я в темноте ориентируюсь не хуже кошки.

Дамир достает отмычки, связка не издает ни звука. Меньше минуты требуется ему, чтобы открыть этот замок, — плевый, кстати говоря, как и сама дверь.

Бормочет телевизор, бормочет Карина, я обращаюсь вслух:

— Мама сделает все, что нужно, — и меня вдруг накрывает не по-детски. Даю отмашку Дамиру, не иду первым сам: мне просто нужно время, чтобы обуздать свой гнев, пока я не снес ей голову.

Слишком зол, слишком.

Когда я захожу, Дамир швыряет ее на застеленный пледом диван.

— Не трогать! — рявкаю я, понимая, что он переборщил. Никто не имеет права ее трогать, никто, кроме меня.

Заглядываю в ее бестыжие глаза. Она плакала, я отмечаю все детали, но даже сейчас, черт возьми, она выглядит соблазнительно. Футболка чуть задралась, оголяя часть бедра, в растянутом вороте виднеется ее тонкие ключицы. Она заметно похудела, ушла детская округлость с лица, но ей это идет.

Не о том надо думать, не о том.

Я шагаю к ней, наступая на куклу. Она жалобно пищит, издавая механическим голосом:

— Ма-ма, — и Карина вздрагивает, зажимая рот рукой.

— Рассказывай, — говорю я, ставя напротив нее кресло и садясь в него. Руки скрещены, мне хочется максимально отгородиться от нее, — чей это ребенок? И только попробуй соврать, шкуру с тебя спущу живьем.

В этот момент я верю, что на это способен, хотя когда-то обещал не трогать ее и пальцем.

Впрочем, как оказалось, наши клятвы друг перед другом не стоят и копейки.

Карина

Мне бы бояться Арслана, да не могу.

Не могу заткнуть все воспоминания о нем: мы пробыли вместе не так долго, но каждый божий день остался оттиском в моей памяти.

Он почти не изменился, я жадно выискиваю общие черты Сабирова с Леей.

Дочка очень похожа на него. Еще в роддоме, когда я заглядывала в ее глаза, у меня не пропадало ощущение, что в ней я вижу некогда любимого человека.

И хоть Лея ни разу не видела родного отца, гены пальцем не раздавить. У нее — жесты Арслана, его мимика, даже характер.

Упрямый, строптивый, заводной.

Она копия своего отца. Но он не должен был о ней знать.

— Рассказывай, чей это ребенок? И только попробуй соврать, шкуру с тебя спущу живьем.

Молчу, так долго, пока могу оттянуть момент. Вспышки воспоминаний: как бегу ночью из дома, без вещей, налегке, в слишком легкой, не по погоде одежде. И боюсь больше всего, что меня спохватятся раньше времени.

Я тогда сожгла все результаты УЗИ, тест с двумя полосками — ничего, что могло бы выдать непосвященным мою беременность. Она должна была остаться тайной для всех, потому и обследования я проходила под чужой фамилией.

Арслан встает, стул падает с грохотом, и я вижу, как он приближается ко мне.

— Ударишь? — все, что мне остается, это держать лицо, — обещал не трогать.

— Ты слишком много говоришь не по делу, — он буквально рычит, — это мой ребенок?