Сердце нашего народа глубоко ранено. Мы все тяжело больны – смердяковщиной, чувством своей неполноценности, преклонением перед заграницей. Наши враги десятилетиями распространяют и усиливают эту болезнь.

Русофобия среди самих русских – наш коллективный грех. Нужно трудиться постоянно, по капле выдавливать из себя Смердякова. Каждый день давить в себе эту гадину.

Есть ли у нас вообще надежда в этой борьбе с разложением? Мощь вражеских медиатехнологий, их громадные бюджеты и глубина наших коллективных травм, на которых играют подонки по обе стороны океана, – все это периодически повергает меня в уныние. Мы, конечно, будем бороться до конца, но каков будет этот конец?..

Все же тут у нас есть мощная надежда. Та же надежда, что всегда поддерживала русского мыслящего человека. Надежда на душу народа.

Смердяковская гниль проникла в так называемые продвинутые, обеспеченные слои общества, прежде всего в богему и ИТ-среду, в жителей Москвы и больших городов. Но чем больше я путешествую по России, тем больше убеждаюсь – в глубинке, среди того самого народа, все по-другому. Очень по-другому.

Несколько лет я прожил в Красной Поляне недалеко от Сочи, где в начале 20-х образовался филиал Москвы посреди Кавказа. Там я балдел от горной природы, там было удобно жить благодаря инфраструктуре, оставшейся после Олимпиады. И там у меня остался очень неприятный осадок от общения с «модной» и «продвинутой» публикой.

Из всех воспоминаний о тамошней социальной среде есть едва ли не единственное приятное. Шли первые дни СВО, я был в шоке, как и все вокруг. Некоторые впадали в панику и предрекали, что Россия перестанет существовать через пару месяцев. Я на время просто отключил все информационные каналы – голова была на грани того, чтобы лопнуть. Тем не менее нужно было продолжать жить – вот и я шел из магазина, тащил домой 4 пятилитровые канистры с водой.

– Ого, сколько ты минералки пьешь! – поразился какой-то мужичок в спецовке, лет за 40, присевший отдохнуть на бордюр. – Набрал бы лучше в роднике.

– В каком роднике? – не понял я. – Где он?

– Ты чё, не местный? – спросил мужик.

– Не, я из Владивостока.

– О! А я из Уссурийска! Может, по сто грамм?

– А есть?

Он достал бутылочку какого-то дешевого псевдоконьяка. В те дни было как раз то, что надо.

Пригубили. Помолчали. Оказалось, мой новый знакомый работает в бригаде асфальтоукладчиков, что как раз чинила дорогу перед магазином. Объявили перекур, вот он и сел расслабиться.

– Чего творится-то… – проговорил мой собеседник.

– Угу, – только и нашелся я, зажмурившись после глотка.

– Страшно? – спросил он.

– Страшновато малость, – признался я. – А главное, непонятно. Но нужно взять себя в руки… Больше даже не знаю, что сказать.

– А и нечего болтать лишнего. Главное – не трусить.

Это были самые разумные и мужественные слова, которые я услышал в те бурные дни.

Больше о тяжелом не говорили, распили двести грамм и распрощались – мне уже звонила жена, не понимая, куда я пропал по пути в магазин за углом.

Ту встречу я счел важным напоминанием. Россия – это не хипстеры из кофеен, не интернет-паникеры, не жирующие московские мажоры, которым стыдно быть русским. Россия – это такие, как мой случайный собутыльник. Миллион человек бросил свою страну, но ведь есть сто с лишним миллионов тех, кто остался. Кто, несмотря на годы сводящей с ума русофобской пропаганды, решил бороться за страну, каждый в меру своих сил. Для кого главное – не трусить.

Героизм наших людей на фронте, людей, которые часто даже среди своих сограждан не находят понимания, а уж за границей покрываются проклятьями и клеветой, – все это для меня – свидетельство того, что яд не проник в сердцевину народа.