Ходить туристскими тропами – слишком банально, но что делать, если, как он говорил, не смог родиться в этом городе? Выбор, который был: побывать в Венеции или не ездить в неё, перестать думать о ней. Выбрано первое, что ж роптать-то?.. «Выбрано»? Кто-то может с уверенностью сказать, что был там? Своими глазами видел Дворец дожей, Салюте, высаживался на Торчелло? Но поверить в это нельзя, не став вымыслом самому.

Закономерно, что в этот приезд я оказался в отеле Арлекино. И в отведенный мне номер 802 я не прочь вернуться – на следующий юбилей. Вид из окна – просто мое почтение: этот «крест» – перекресток мостов хочется снимать снова и снова. Особенно если не живешь здесь, а пытаешься запечатлеть с низкой точки. И шуту гороховому, бросившему якорь рядом, это легче легкого. Как и многое другое, затруднительное для людей серьезных. Угловой номер дает преимущество двух перспектив: из второго окна открывается ведута на канал Буркьелло, выстроенные по струнке гондолы и лодки. А горы над лагуной выступают, как водные знаки – или миражи: различимы только снежные вершины, черный низ отсутствует.

Первое, что вижу по утрам в окно: огромного рыжего кота, спящего на перилах альтана соседнего дома, по ту сторону моста, который через час перейду. Отсюда наблюдаю восход солнца: внизу – темно-зеленый канал, выше – желтоватые кипарисы и вдалеке над ними – призрачная и почти прозрачная округлость Сан-Симеоне Пикколо с «наконечником», над густой ярь-медянкой садов Пападополи.

Наверное, на второй или третий день, когда я рискнул отклониться от променадов и ощупью двинулся вдоль «гранде-канале» (хоть это и невозможно посуху, но речь не о движении по прямой), начал работу тот продуцирующий механизм, который, не доверяя фотопленке и тем более сетчатке, сам стал, как фотопленка, кратко и резко фиксировать всё, что я видел вокруг себя. В Венеции, где красота ab aeterno была культом, быстро становишься коллекционером вроде Дез Эссента. Но, доставая аппарат или записную книжку, я чувствовал себя вором. Казалось, венецианцы оглядываются и замедляют свой бег, чтобы спросить меня, как я собираюсь использовать их «фактуру». Не придется ли мне разделить участь четырех сарацин (тетрархов у Сан-Марко), которые окаменели, пытаясь ограбить сокровищницу собора? Когда я вдруг забредал во дворец и встречал монументально растущего на возвышении стража (которого нельзя опознать по униформе, потому что одет он куда лучше меня), замечая на двери надпись: «No tourist, please», я их понимал. Какое кому дело, что палаццо Гримани (например)? Проходи, guarda e passa, как было сказано. А если в узком и длинном ущелье, предназначенном исключительно для одностороннего движения, столкнешься с вереницей, деловито спешащей к переправе, чувствуешь, что ты лишний в этом серьезном городе. Население здесь изрядное: школьников – стада, в час дня их, как скот, прогоняют по переулкам на кормежку, а потом в Академию. Тогда – берегись, забирайся в лавки, посторониться не удастся: сметут и оглушат. No tourist, please.

А в остальном все было как всегда: гондолы возили японцев, голуби ползали по Сан-Марко… Поначалу меня волновал вопрос: Venezia chiusata или aperta? Кампанила и многое другое закрыто и задернуто полиэтиленовыми пакетами и серыми чулками, но закрыта ли Венеция как таковая? Не может ли она в любом состоянии преподать те уроки, которые люди вроде Модильяни потом будут считать важнейшими в жизни?.. Венеция – открытый город. В нее приезжают те, кто хочет, распахнув окно на Адриатику, бросить взгляд на европейскую культуру – пусть отошедшую, но, как всё созданное когда-то людьми, не исчезнувшую бесследно: отголоски старого различимы и в новых формах, в той цивилизации, что пришла на смену.