Долго еще сердце будет сжиматься, вспоминая солнечные утра у тихих венецианских церквей. Сант-Альвизе в ранний час, когда длинная тень соседнего здания косо падает на главный фасад и делит пополам кампо. Плещет канал, качаются, постанывая, лодки. Вокруг ни души…
«Venice: handle with care». Уличный плакат.
Побывав здесь, нельзя отказаться от мысли, что этот странный, невиданный город представляет собой те «врата в бесконечность», в которые пытается войти одинокий искатель. А свидетельством концентрации служит хотя бы то, что однажды я педантично сосчитал, сколько шагов до Сан-Марко от моего обиталища: 2595 – совершенно раскольниковское число. «Pericolo di morte» – предупреждают каждого входящего.
Когда встречаешь интеллигентного, молчаливого, безукоризненно одетого человечка в глубине двора, на забранных сеткой воротах которого написано «No tourist, please», мало что читаешь в его глазах немой крик «Доколе?!», но вспоминаешь и две пушки на мосту Libertà, обращенные к материку, – еще одно выражение противостояния Венеции и мира…
По всем правилам, сегодня следовало бы закатить некий пир, но разве могу я поступать по правилам? Посторонний наблюдатель и так заметит, что нужно как-то особенно не любить себя, чтобы на свой день варенья, на «круглую дату» остаться одному, в чужой стране, лишить себя празднества в компании временных идолопоклонников. Похоже, сей акт – бегство в Венецию на сорокалетие – довольно красноречивое выражение некоего отношения и к себе, и к другим, и к жизни вообще.
В этом городе чаще чем где бы то ни было, возникает стремление «Туда! Туда!». Всякий раз, как переулок оканчивается мостиком… Взойдя, повернешь голову и увидишь уходящий канал с сиянием в конце, где он впадает в более широкий. Откуда льются эти волны света? Куда ведут серебристые дорожки?..
Каменная скамья под колоннадой Дворца дожей – лучший приют для усталого путешественника. Отсюда хорошо обозревать мир – или забывать его. По блестящим плитам подходит некто с клювиком, на тонких перепончатых лапках. Нет, это не попрошайка, интерес у птички чисто эстетический. «С днем рожденья, дружок!»
Бродя по Венеции, вспоминаешь Мимино и его одинокие блуждания по Москве без копейки. Здесь блуждаешь более по внутреннему миру, но и наяву хочется быть неимущим, жить в этом городе последним бомжом с мешком, в котором нет ничего, кроме пары запасных носков и Божественной комедии.
С чем нельзя здесь смириться – сон. Брать и ложиться в постель, как обычно? Да вы смеетесь! К тому же в воздухе разлиты антиснотворные, бродильные ферменты, благодаря которым постепенно превращаешься в вечный двигатель, ходибитель, смотрибитель.
Побывав в Венеции, трудно избавиться от мысли о перевоплощении, о каком-то переходе, резком повороте руля. «Лёгок спуск чрез Аверн», – так и стучит в голове.
Венеция облагораживает даже Хемингуэя! Хоть роман Across the river… переполнен болтовней, а не оторвешься – не от него, а от пейзажей, на фоне которых невольно представляешь действие. Благо всё это ты видел. Книга За рекой, в тени деревьев знаменательна для меня тем, что в ней сквозь обычный стальной голос охотника изредка пробивается и человеческий…
Нехорошо писать об этом городе длинно и последовательно: получается какой-то каталог, нагромождение антикварных образцов в старой лавке. Иначе надо писать… Чтобы читатель увидел: ты жил, опираясь только на острие мгновения – единственное божество, сохранившее свои чары.
Главная победа дня: у меня спросили дорогу! Тыкая пальцем в схему. Крещение-посвящение состоялось. Что до меня самого, то если в Москве карта Венеции – первая моя книга, то здесь мне недосуг ее разворачивать. Куда важнее то, чего в ней никогда не найдешь… У меня борода с сединой и мрачный вид – поэтому ко мне и обратилась француженка-гидша, предводительствующая выводком блаженно улыбающихся говорунов с фотоаппаратами. Нельзя же допустить, что меня приняли за европейца, итальянца!