– Значит, ты понял, что твое ощущение реальности через стену это болезненная иллюзия? Что ж, с возвращением!

– Да, во мне произошел некий перелом, но повремени с поздравлениями. Я признал ваш мир настоящим и даже основоположным, но меж тем, мир стены, на котором я провел жизнь, не стал от этого ложным.

– Ты пытаешься соединить две конфликтующие реальности.

– Наоборот, они выталкивают друг друга, не способные существовать вместе.

По соседству сидела кучка офицеров с землистыми лицами, по выражениям которых казалось, что они не ели, а занимались постыло-привычным подсчетом потерь.

– Это ты! Обернись, паскуда! – рокотом разнеслось от офицерского стола.

Шеварднадзе единственный в зале посчитал, что нет нужды глазеть на без сомнения перебравших офицеров.

– Ты! – раздалось повторно.

На плечо доктора упала тяжелая ладонь. Он бросил взгляд на руку дернул плечом, однако, хватка находила сходство с бульдожьей. Случилось то, чего опасался Шеварднадзе: прошлое настигло.

Он вскочил со стула и умело вывернулся, затем ударом в грудь оттолкнул офицера. Того только распалило. Военный кинулся на доктора и крепко вложился по ребрам, при этом получив в ответ удачный хук в челюсть. Обменявшись любезностями, соперники кинематографично отшатнулись в стороны. Сослуживцы удержали разъяренного офицера от продолжения, а доктор, в свою очередь, не рисковал мстить.

– Ты – убийца! – кричал свирепый офицер. – Я узнал твою рожу! Моя семья была в городе, – он обмяк и залился слезами. – Мария и Соня, мои жена и дочь. Слушай имена! Их кровь на тебе! – восклицал он в истерике.

Шеварднадзе под локоть приподнял Алексея из-за стола, который с интересом наблюдал за развернувшейся драмой, точно за импровизацией актеров. Один из товарищей буяна мотнул головой с гримасой, значащей: «Проваливай отсюда!». Шеварднадзе поправил пиджак и быстрым шагом отправился вон. Однако, по громкой связи прозвучало с эхом: «Давид Шеварднадзе, уберите поднос в приемку посуды!» Словно обданный ушатом помоев, доктор воротился и, под стук собственных подметок, унес подносы в автомат приемки. Никто ни ел, ни говорил, все взоры были прикованы к нему. Испив чашу унижения, Шеварднадзе полубегом на ходу подхватил Алексея под руку и вывел из фудкорта.

– Что это было? – спросил Алексей, когда они вошли в номер отеля.

Шеварднадзе опустился на софу. Тяжесть креста подлинно значимых деяний. Ни тривиальная боль и разочарование, но груз от осознания бесповоротного изменения судеб многих людей. Тяжеловесная броня, надетая на душу.

– Каким бы я стал счастливцем, если все на Земле задавались вопросом: «Что это было?» Ты, Алексей, из тех немногих, кто не слыхал обо мне. В истории войны ты не добрался до «Ростовского инцидента»?

– Нет, но подожди минуту, я посмотрю.

Алексей полез в карман за устройством виртуализации.

– Не надо, я расскажу сам. Тем более, кто это сделает лучше, чем главное действующее лицо.

Алексей прильнул к столу, упершись подбородком в ладони. Поза являла нечто юное, и Шеварднадзе вспомнил, что пациенту нет и тридцати.

– Был апрель. Шла третья неделя вторжения. Наших сминали, с неумолимым упорством враг занимал города и военные базы. К тому времени Европа до Урала оказались под оккупацией. На юге стабилизировать фронт удалось лишь в сотне километров от Ростова-на-Дону. Туда стянулись массы российских войск, да и сам по себе южный округ со штабом в Ростове был самым грозным в довоенной России. Отступать дальше, по сути, некуда. Страны средней Азии успели занять внушительные силы НАТО. Принимать бывших соперников европейцы не торопились. Такова человеческая натура, лодка тонет, но каждый будет думать только о себе.