, то весело улыбалась и смеялась, а затем горько плакала и бранилась, задрав головушку к небу, да так, что после упала на колени напрямик к земле и принялась кричать ругательства столь громко, что никогда и никто доселе не слыхал, что человек способен так горестно завывать. И даже сама не знала зеленоглазка что на неё нашло, однако отчаянно старалась в голове вспомнить полностью песнь, в коей почуяла защиту, без которой и ночь опостылела, и грядущая заря была уже не мила. Она вытащила, как добротное полешко из поленницы, нужный кусок из давеча напрочь забытого.

– Славлю, славлю, сбереги! Славлю, славлю, забери! – молила, надрывая горло в истошно неверное чёрное небо, усыпанное мелкими крапинками колокольчиков, содрогающаяся девушка.

Беловодцы, завидев данное зрелище, повернулись и ушли восвояси прежде несколько раз с омерзением плюнув и выбросив сквозь зубы речи о колдовской натуре и что такую как она и смерть не исправит. Только один Бажен не воротился от неё, а на виду у всех присел на колени и стал обнимать, прижимать крепче, пережидать пока перебеснуется и выплачется.

Долго длилась души мука, но как резко началась, так наскоро прервались вои и стоны. Огонь, будто кем заговоренный, поглотив и напрочь скосив только лишь избу… стих.

– Я крик твой услышал, да сразу стремглав помчал, как чуял, что надо было остаться рядом, но решил дать тебе проститься, дурень… – шептал на ухо мягкий голос друга. – Прибежал, а все поверху уже погорело, брёвна валиться стали, еле успел поймать тебя сверху, да кушак твой отыскать, помню, что дорог тебе. Так ты сквозь марево всё лепетала: Вита, Вита. Видать, звала кого-то, а может привиделось что.

– Благо дарю, Бажен, – коротко ответила Дана, принимая свою вещь обратно.

В груди было пусто и рвано. В мыслях хороводом кружились раздумья о собственной немощности, ненадобности, перетекающие во что-то странное, неведанное… Злое? Отчаянное?

Хрипло прокашлявшись, синеглазый предложил:

– Я воды тебе принесу, умоешься, да пойдём ко мне. Продюжим как-нибудь до листопада17, а там в Китежград подадимся. А? Ждан? Ты же хотела ближе к учениям добротным, людей лечить, а?

– Не сбудутся мои чаяния, Баженушка! – бесцветно выдала она, осматривая погоревшую выше колен ночную рубаху и осмысливая, что это единственная одёжа, что осталась хоть немного целёхонькой.

– Ну всё-всё, будет. Подожди меня, я до двора схожу, полотенце захвачу, на речку сходишь обмоешься от сажи, а следом отправимся спать. Я себе в сенях постелю, а ты в избе утро встречай.

Но уходить тот не торопился. Замявшись и неуверенно бросая взгляд на милую девушку, нырнул рукою в карман.

– Я… это… давиче ещё хотел, на Ивана Купала, но у нас всё по кривде тогда вышло…

Услыхав про праздник, девушка прикусила щёку изнутри, едва не до крови. Протянув руку на широкой длани, в светлом отблеске огромного костра позади, мерцало блеском медное колечко.

– Марья давненько благословение дала, да, видано, тебе не успела объясниться. Но тепереча тебе точно защита нужна, – он мельком глянул на пепелище что осталось от избы соседки.

Она вспомнила то, что так сильно старалась забыть. Разгорячённое тело задрожало ещё пуще. В жилах сильнее потекла кровь, подрагивающие губы сжались в тонкую нить, а два малахита острее вонзились в беседующего.

– Какого такого лешего – благословение? – отпрянула она от кольца, как от огня. – Я же не хотела замуж! Я же молвила ей! Что не по мне это всё ныне! Да ты речью кривишь, лисья твоя душа! Не могла матушка меня сосватать! Она бы так не предала меня!

– Жданка, носом не вороти!