Марево померкло, а в груди окончательно стало тяжело, точно внутри затесался мешок золы, не оставив места для чистого воздуха.

– Она внутри!

– И… взяли! И… взяли!

– Брёвна валятся! Не сладить!

Отдалённо, сквозь липкую, вязкую и непроходимую темь слышала поглощённая иными мирами дева.

Когда в третий раз её облили полным до краёв ведром студёной воды она наконец открыла глаза и стала озираться. Крепкий белокурый мужчина с массивной челюстью и насупившимися бровями, точно весенняя рожь, сердечно осматривал тёмно-синими глазами девицу нестерпимо ожидая реакции и бережливо удерживая ту на крепких руках.

– Слава Роду, ты жива!..

– Что случилось, Бажен? – прочистив иссушённое горло вопросила она пытаясь встать.

Сперва мужчина противился, не позволяя той даже шелохнуться, но вредность и упорство взяли своё и она выбралась из крепкой хватки заботливых оков. Ступни коснулись разгорячённой земли и, прежде чем твёрдо встать на ноги, тело окатило вновь лютым жаром точно искупалась в реке Смородине, отчего пришлось потрясти головой, дабы убедиться, что она не на чердаке и не ожигается об узор…

Догадка вмиг заставила повернуться на запад и окоченеть от смердящего ужаса, что с головы до пят обуял Ждану.

Изба её матушки, дом, где коротал одинокую судьбу самый близкий её человек до того, пока в его жизни не появился махонький свёрток на крыльце, место, где она встречала каждый день с благодатью и росла на радость маменьке, угол, наполненный никому не веданным счастьем несмотря на злые языки за воротами… горел.

Гаркающее надсмехание, видимо, всё того же смольного ворона, восседающего на последнем колышке ворот, до которого ещё пока не дотянул свои лапы огонь, прервал Бажен со всей дури кинувший в птицу поднятый с земли камень. Вороной улетел, не прекращая издавать сетующий говор разрезая крылами тёмное небо. Не бросая взор на молодых людей, жители Беловодья отчаянно старались спасти хоть малую часть дома от пожара. Сейчас Дана даже не удивлялась тому, насколько сообща все пытались помочь её горю и даже недобрые бабки, что трещали хуже подколодных змей на похоронах матушки, в этот час хромая усердно таскали увесистые вёдра воды не поспевающим мужикам. Кто-то из них протискиваясь сквозь пламя норовил сунуться внутрь, видимо не для того, чтобы удостовериться в отсутствии людей. Ждана тоже хотела было рвануть туда, и если не помочь с тушением, то также забрать хоть что-нибудь, спасти хоть какую-никакую утварь. Твёрдой рукой друг пригвоздил её обратно наземь, да и тем самым охладил мысли, ведь ничего ценного то у неё уже и не осталось… кроме памяти.

Стихия неумолимо пожирала единственный кров девушки выдавая лишь пронзительный треск брёвен, что казалось, будто не лиственница горит, а две души что жили там, рыдают в унисон потеряв навсегда и пристанище и друг друга.

Бажен тесно приглаживал слегка обгоревшие волосы той, которую чтил больше, чем подругу, той, за которую у него болело сердце и ныне не знал, чем помочь девушке. С малых летов они играли втроём и все радости и беды делили поровну, но мужчина давно уже не видел в ней ту прежнюю маленькую босоногую Ждану, ведь сейчас несмотря на худобу, успокаивая, ненароком рукою провёл по округлившимся бёдрам. Но поведение девицы его пугало.

От предложения крова и ночлега девушка отказалась, еду и питьё тоже отвергала и лишь заворожённым и даже безумным взглядом смотрела на полыхающие языки пламени, возбуждённо облизывающие ночной небосвод. Также молодого смутило, что Ждана готовясь ко сну оказалась с непокрытой головой, как положено, однако сослал думы на усталость после тяжёлых событий. Но что случилось потом, белокурый никак не ожидал увидеть. Точно побродившая умом, она, стоя в одной исподней