– Почему музыка не играет в зале с фигурами?

– Так не выбрали. Классика или еще какая?

– Без меня решить не можете?

Васька побледнел, весь сжался, пролепетал:

– Да я и не думал, что это моя ответственность?

Семен Лукич сурово поднял одну бровь:

– Однако… Лампочка мигает, видел?

Васька, все больше теряясь, кивнул.

– Что ж не поменял? Или тоже не твоя ответственность? – не дождавшись ответа, продолжил, – небось и розетки у нас проверены, и на складе полный порядок?

Не понимая, к чему клонит Семен Лукич, Васька схватился за лямки комбинезона и тупо уставился в стену.

– Молчишь, значит, – вздохнул директор, встал из-за стола и, подозвав воспитанника, направился в залы. Они ходили по музею, и везде он находил то облупившуюся краску, то чуть провисшие шторы, указывал на пыль шалям-смотрительницам и звонко отчитывал каждого, кого встречал на пути, за малейший проступок даже двухлетней давности. Постепенно молва о бунтующем директоре дошла до последних, и когда тот появился, его встретили, натянуто улыбаясь и усиленно протирая то, что и так сияло чистотой.

– Бросьте мне это. Как искусственные, похлеще наших экспонатов, – не оценил стараний Семен Лукич и двинулся к самому страшному, чего боялся Васька – к фигурам. Там внимательно осмотрел каждую деталь, пожал руку Ленину и подошел к застывшей в своем величии Екатерине.

– А ничего, не дурна. Как ты думаешь, Василий?

– Угу, – промычал тот в ответ.

– И голова на месте, да?

Внезапно Васька не выдержал, сломалась внутри ветка терпения, он взвыл белугой и отчаянно простонал:

– Зачем вы мучаете меня? Я же как лучше хотел, извиниться. Прийти к вам, покаяться. Знаете, чего мне эта голова несчастная стоила?

– Почему ты вообще унес ее? – тихо заметил Семен Лукич, – покаяться он хотел. Да я свою на место Екатерины чуть не прикрутил, когда увидел пропажу. У нас открытие, а музей вверх дном, кто ж так делает? Уважением одним к бабушке покойной сыт не будешь, Василий, понимаешь? Уволить бы тебя по-хорошему, и дело с концом, – закончил и отвернулся.

Вся жизнь перед Васькой пролетела, знал он, что не смыслит ни в чем, кроме этой работы. И то вдруг понял, что и ее делает, спустя рукава. Уже не тот он маленький мальчик, слоняющийся после школы вокруг первобытных. Осмотрелся по сторонам, сунул руки в карманы и тихо прошептал:

– Имеете право.

– Имею, конечно. И право, и мнение.

– Испугался я. И того, что натворил, и что вас подведу. Хотя ведь знаю, что все поправить можно было.

– А ты как трус.

– А я как трус, – согласился Васька, – бегу куда-то да от кого-то. От себя же первого. Мне же когда сказали, что вас нет, я подумал о страшном. Даже не стыдно стало, нет, а позорно как-то, что из-за меня. Глупое, детское решение могло стоить целой жизни. Я с головой этой, вы в больнице, страшный сон какой-то.

Вдруг Васька встрепенулся:

– Знаете, что? Хватит! Я тут как паразит у вас, вроде делаю, а вроде и нет. Не могу же всю жизнь я так, а?

– Видимо, можешь, раз делаешь, – лукаво воскликнул директор, потом улыбнулся и обнял Ваську по-доброму, по-отечески, – ни в какой больнице я не был. Так, решил посмотреть, как вы тут без меня справитесь. И ничего же, смотри, какая цаца стоит. Однако, целую выставку сделали.

Васька оцепенел:

– Как не были?

– Вот так. Ты вон штуки выдаешь, и я решил не отставать, – вдруг захохотал повеселевший директор, – а вообще полезно, скажу я тебе. Быстро вы со всем управились.

Он довольно погладил свою лысину и задорно подмигнул:

– Ну что, музыку-то будем выбирать?

– Семен Лукич, но вы же… А как же… – растерянно лепетал взволнованный бригадир.