Вскоре Тамара Борисовна смирилась. Выставка восковых фигур меж тем проработала три года и была успешно спрятана на склад. На ее место приходили новые, экспозиции сменяли друг друга, а Васька прочно закрепился в штате. Где-то помогал, в чем-то руководил, и, спустя время, директор согласился взять ему помощников для мелких монтажных работ. Так Василия окрестили командиром, он рос, а жизнь не стояла месте – его бабушка с почестями ушла на пенсию, не в силах больше выходить из дома, а позже и вовсе покинула этот мир. До ее должности повысили старшего научного сотрудника Людмилу Ипполитовну, которая хоть и отличалась от прежней заведующей мягким нравом, но спуску никому не давала.

Людмила Ипполитовна стремительно пошла на Ваську, замахнулась и треснула ладонью по его холодной заплаканной щеке. От звонкого шлепка все присутствующие застыли на месте, испуганно переглянулись и выжидающе смолкли:

– Ты что наделал? Ты зачем старика довел?

Губы Васьки затряслись, он резко развернулся и готов был выбежать, но Людмила вцепилась мертвой хваткой в его плечо и заорала на ухо:

– Сам перед ним оправдываться будешь!

Глаза командира округлились, чувства волной схлынули в пол, плечи обмякли, опустились, а через секунду сердце застучало с новой силой, распуская огонь по всем клеткам. В груди заклокотал горячий ком, и Васька выдохнул:

– Он живой?

Чуть слышно охнула Антонина, а седые букли запрыгали ей в ответ. Заведующая, не стесняясь, громко высморкалась и подняла потерянную голову:

– Многих Екатерина на тот свет отправила, но нашего Лукича так просто не возьмешь. В больнице он.

Потом поставила несчастную на стол, прическу ей поправила, краску поскребла и, вздохнув, произнесла:

– Дурак ты, Вася.

Но ничего в тот момент не трогало Ваську, не волновало его воспаленный ум больше, чем новость о директоре. Ужас прошедшей ночи и всех переживаний мгновенно растворился. Васька вне себя от счастья бросился обнимать упирающуюся Людмилу и звонко вскрикнул:

– Ура! А я уж было подумал… Я сейчас же к нему, я все объясню!

Но заведующая глянула до того грозно, что тот остановился и помрачнел:

– Никуда ты, Василий, не пойдешь, пока не исправишь то, что натворил. Во-первых, бери голову и быстро в мастерскую. Во-вторых, ребятам скажи, чтобы туловище убрали, выставку откроем во что бы то ни стало!

Васька вскинула ладонь к виску, пятками стукнул, отдавая честь, и вылетел из кабинета вон, только вслед ему понеслось: «Екатерину! Екатерину забери!»

Небольшая комната, служившая музею мастерской, как всегда была завалена инструментами, остатками воска и нечесанными париками. В единственное окошко под потолком пробивался слабый уличный свет, поэтому мастерица Антонина включила свои лампы у стола и принялась колдовать. Она знала, что желтое пятно краски на щеке императрицы можно убрать и быстро привести ее в должный вид. Знал это и Васька, который хоть и не стал художником, но все же не раз видел, как умельцы и железо состаривают до неузнаваемости и лица восковые искусно превращают в шедевр. Поэтому, когда все Романовы заняли свои места, Петр Первый с высоты своего роста взирал на готовую выставку, а Мэрилин Монро задорно улыбалась в проходе к мамонту, он выдохнул, и долгожданное облегчение растопило горящее совестью сердце.

Семен Лукич появился только на следующий день, молча прошел к себе и не показывался до полудня. Робко Васька заглядывал в кабинет и пытался заговорить, но жестом ему указывали за дверь, бросая короткое: «Потом». Пока вдруг директор не позвал его сам. Не отрывая глаз от записей и обращаясь одной лишь лысиной, Семен Лукич сухо спросил: