– Лучше я тебя убью и расчленю, а Григорий Григорьевич Громов сам решит, как это описать. Как тебе такая идея? – Платиновая принцесса улыбнулась сквозь плотно сжатые губы, наклонила голову вбок.

Серые глаза опасно блеснули. Гриша заинтересованно на нее посмотрел. В раю все не так гладко?

Было очевидно, и так всегда бывает: за напускным хамством молодые люди прячут раненую душу. Громов понимал, что и святая троица могла сталкиваться с жизненными проблемами. Наверное и он выглядел со стороны благосклонным, собранным, скучающим снобом, но голос Эммы заставил его посмотреть в сторону девочки-мраморной статуи не поэтому.

В ее голосе звенела затаенная ярость. Обещающая проблемы. Учитывая жгучий интерес к личности Громова – для него в частности. Потому что ярость не укротить. Она выплескивается бесконтрольно. Звонким смехом или бестактным закатыванием глаз, но выплескивается.

Арсений расслабленно засмеялся, крепче приобнял Эмму рукой. Андрей про нее говорил тоже – американская фамилия, творческая натура. Но Гриша уже успел понять: описаниям друга доверять не стоит. Потому что яркая по его словам, необычная девушка сейчас смотрела на Барса, будто умерла уже давно. Призраком белела в его загорелых объятиях.

Гриша заметил движение ее глаз. Нераспознаваемое, ощутимое, кажется, одним существом. Она хотела на него посмотреть. Но ей было стыдно. За слова своего парня, за спектакль, здесь разыгрывавшийся. Эмма не хотела, но уже вышла на сцену, и играть пришлось до конца.

– Эмма? Везде тебя ищу. – Из толпы учащихся к ним вышла запыхавшаяся блондинка. Миловидная, голубоглазая, в белой праздничной рубашке и черной юбке. Примерно их возраста. – Мама просила передать торт для Ирины Геннадиевны.

Она протянула пакет платиновой принцессе, спрятала смущенный взгляд от Андреева, коротко улыбнулась Громову и Веронике из вежливости. Юный ландыш на удушливом сентябрьском ветру. Грише захотелось улыбнуться ей в ответ, но девочка с трепетным вниманием впилась в платиновую принцессу.

– Этот? – Эмма, не дотрагиваясь до протянутой ноши, заглянула в пакет и поморщилась. Девочка рядом с ней стала, кажется, еще меньше ростом, вся скукожилась, будто в ожидании удара. – Он же уродливый и кривой какой-то. – Призрак стал хищником. Эмма недовольно скривила губы, брезгливо отодвинула от себя подношение. Тон ее отдал стылым льдом. – Ты в заднице его несла? Не, съешь сама.

– Но мама…

– И не подавись. – Эмма не дала девочке закончить фразу. Ожившая мраморная статуя на этих словах выдохнула из себя жизнь, осталась прозрачной оболочкой. Гриша заметил это. Возможно, только он. И только ему стало жутко от сменившегося настроения Эммы. Наблюдать за унижением юной девчонки было противно. – Пошли, Арс, – она махнула в воздухе рукой и потянула за собой парня прочь со двора.

Тот смерил девочку-блондинку насмешливым взглядом, подмигнул Лукьяновой и вернул внимание платиновой принцессе, упоенный ею.

– Расскажешь, как будешь меня расчленять? – Похабно улыбнулся он ей на ухо, а от неприязни Эммы не осталось и следа.

Она расцвела в его объятиях также неожиданно, как окаменела при разговоре с блондинкой. Дала обнять себя за тонкую талию, спуститься к бледным ногам под юбкой, звонко хихикнула.

– С самыми грязными подробностями, – заворковала она в ответ и бросила на компанию взгляд, в последний раз за сегодня сцепившись глазами с Гришей. – До встречи, Григорий Григорьевич Громов. – Эмма закусила щеку изнутри, сдерживая смех, окликнула подругу. – Лис, идёшь?

– Да! – Младшая Барс спохватилась. Повторив за братом, смерила блондинку рядом презрительным взглядом. – Убери это от меня подальше, не люблю, когда меня окружают некрасивые вещи.