– Ты моя, – прошептал Виктор, вдыхая ее запах, запах крови, страха и пробуждающейся похоти. – Сегодня ночью ты моя. И ты узнаешь, что значит быть живой. По-настоящему живой.

Он подхватил ее на руки, легко, словно пушинку, и понес вглубь особняка. Алина не сопротивлялась. Ее разум, еще недавно цеплявшийся за остатки человечности, был затуманен жаждой, кровью и этим новым, властным притяжением. Она лишь обвила руками его шею, уткнувшись лицом в его холодную кожу. Сердце, ее новое, небьющееся сердце, колотилось в груди, отдаваясь глухим, первобытным ритмом.

Он донес ее до одной из многочисленных спален, где некогда стояла роскошная кровать, а теперь лишь остатки старой мебели валялись на полу. Виктор не стал тратить время на церемонии. Он просто опустил ее на матрас, жесткий и пыльный, но для Алины он казался мягче пуха. Его тело нависло над ней, закрывая собой тусклый свет луны, пробивающийся сквозь разбитые окна.

– Смотри на меня, – приказал он, его глаза горели красным в полумраке. – Смотри и запоминай. Это твоё новое начало.

Его руки скользнули по ее телу, разрывая остатки одежды, которая казалась такой чужой, такой ненужной. Алина не чувствовала стыда. Только дикое, всепоглощающее желание. Она чувствовала, как ее собственное тело отзывается на каждое его прикосновение, как мышцы напрягаются, а кожа покрывается мурашками. Это было грубо, почти насильственно, но в то же время невероятно возбуждающе. Она была его, и она хотела быть его. Хотела познать эту новую, темную сторону себя.

Виктор целовал ее, жадно, без остановки, его губы оставляли жгучие следы на ее коже. Он не оставлял места для сомнений, для страха, для размышлений. Только чистый, первобытный инстинкт. Он входил в нее резко, без предупреждения, и Алина вскрикнула, но это был крик не боли, а скорее шока и дикого, животного наслаждения. Она чувствовала, как их тела сплетаются в единое целое, как она растворяется в нем, становясь частью его тьмы.

Он двигался быстро, властно, и Алина отвечала ему, подчиняясь его ритму, отдаваясь этой дикой, неуправляемой страсти. Ее ногти впивались в его спину, оставляя глубокие царапины, но Виктор лишь рычал в ответ, словно дикий зверь, наслаждающийся своей добычей. Это был не секс, это был акт владения, акт поглощения, акт утверждения. И Алина, несмотря на все, что было в ней человеческого, принимала это. Принимала свою новую, хищную природу.

Кульминация наступила резко, как удар молнии. Алина вскрикнула, ее тело выгнулось в дугу, а затем обмякло. Она чувствовала себя опустошенной, выжатой до последней капли, но в то же время невероятно наполненной. Наполненной тьмой, силой, и чем-то, что было больше, чем просто наслаждение.

Виктор отстранился, его дыхание было тяжелым, а глаза по-прежнему горели красным. Он посмотрел на Алину, лежащую под ним, обнаженную и уязвимую, но в то же время ставшую частью его мира. И в его взгляде, помимо привычной жестокости, мелькнуло что-то еще. Что-то, что Алина не смогла бы понять. Пока что.

Он поднялся, его движения были грациозны и бесшумны. Алина осталась лежать на матрасе, уставившись в потолок, где сквозь дыры в крыше просвечивали далекие звезды. Она чувствовала, как по ее телу стекает что-то липкое и теплое – кровь, смешанная с потом, и еще чем-то, что было слишком интимным, чтобы дать ему название. Ее первый раз. Ее первое погружение в мир тьмы. И она знала, что пути назад нет. Она была теперь частью этого мира. Его мира.

Зов Пустоши

Алина медленно открыла глаза. Первое, что она ощутила, был чужой, терпкий запах, смешанный с ее собственным, еще не до конца выветрившимся запахом крови. Она лежала на чем-то мягком, кажется, на старом, пыльном матрасе, брошенном прямо на пол. Рядом, почти касаясь ее обнаженного плеча, лежал Виктор. Его тело, еще не остывшее после их безумного танца, излучало странное, почти осязаемое тепло. Стыд обжег ее щеки. Стыд за то, что произошло, за ее собственную животную реакцию, за то, как она позволила себе быть использованной, доминированной. Но помимо стыда, было и что-то еще. Странное, почти болезненное удовлетворение. Опустошенность, да, но и какое-то дикое, первобытное насыщение, о котором она и помыслить не могла.