– Ольга Ивановна! – Миша резко повернулся ко мне. – Медальон этот какое-то время у бабушки моей был.

– Зачем?

– Не знаю, но потом она отнесла его обратно к тёте Але.

– Это было уже после смерти её внука?

– Да.

– Значит, это она здесь его для тебя оставила, и мы возьмём его с собой.

Я прошла до закутка, который служил в доме кухней. Мне показалось, что я заглядываю в него через кривое зеркало, искажающее реальность. Не карты ли искажают пространство вокруг себя? Скользнув взглядом по полкам, я заметила на самом краю нижней полки чуть заметное мерцание. Я сосредоточилась на нём, даже дыхание задержала. Мерцание на мгновение сплелось в рисунок, напоминающий вытянутые ромбы. Я нашла след от карт. Осторожно приблизив к ним руку, я почувствовала уплотнение воздуха в этом месте, и небольшое покалывание. Значит, подруга Агриппины Николаевны взяла эти карты себе, хоть, наверняка, знала, что их нужно сжечь. И с какой целью она их взяла? Я не смогла приблизить к мерцанию свою руку, словно невидимая стена не пускала меня к ней. Несколько раз я безрезультатно попыталась их подвинуть, но мерцание не подпускала меня к себе. Пока я думала, как до них дотянуться, мерцание исчезло. Значит, карты перенесли в другое место. Плохо это или хорошо, пока не знаю.

– Миша, а как сейчас живёт тётя Аля, ты с ней общаешься?

– Да, конечно. Я как приехал, первым делом к ней сходил, попроведал. Обрадовалась мне, говорила, чтобы дом бабушкин не продавал.

– Как она живёт, о себе она рассказывает?

– Жалуется, что дочь Юля к ней перестала ездить, как только Витька погиб. Вроде, как сердится на неё, даже винит её за это. У тёти Али ещё сын есть, он военный, но тоже приезжает редко, он где-то на Дальнем востоке теперь живёт. Тётя Аля говорит, что билеты дорогие, а пенсия маленькая, а то бы она сама к ним съездила. Плачет, что себя чувствует совсем одинокой после смерти моей бабушки.

– Миша, а тебе не кажется, что тётя Аля держит на тебя обиду?

– Нет, и никогда не казалось. Да и уже десять лет прошло.

– У беды нет срока давности, такие раны долго заживают, а некоторые – вообще никогда.

– Но ведь я не виновен в его смерти! Мы тогда глупые были, чувство самосохранения никакого не было.

– Да разве раненному сердцу это понять!

Вдруг Миша подскочил ко мне и, показывая рукой на окно, торопливо сказал:

– Там тень мелькнула! Слышите, музыка прекратилась!

У меня от неожиданности тревожно ёкнуло сердце, даже не ожидала, что так испугаюсь. Мы с ним замерли.

– Только что в окне мелькнул серый силуэт, – зашептал Миша. – По дороге прошёл мимо. – Он махнул в сторону бабушкиного дома. – Туда пошёл. Надо срочно в лес.

– Да, хорошо. Слушай, а если тебе медальон надеть?

– Нет! – он отчаянно замотал головой и отступил от меня. – Ни за что! Его с мёртвого Витьки сняли!

– Подожди, – я схватила его за руку. – Понимаешь, он был у твоей бабушки, а она была не простой старушкой, так что нам нельзя его игнорировать. Нам с тобой здесь надо цепляться за любую возможность.

– Нет! – Миша вырвал у меня свою руку. – Сказал, что не надену, значит – не надену. Ольга Ивановна, надо быстрее в лес, и так столько времени потеряли, давно ведь музыка не звучит!

Я посмотрела в окно и увидела, как с дороги в дом заворачивает серый расплывчатый силуэт, и он не распластался по дороге, как я подумала, когда мне Миша рассказывал о тени. Он располагался вертикально, волоча по дороге только нижнюю свою часть, словно чехол, сползший со стула. И в тот же момент он появился на пороге. Мы с Мишей замерли, не в силах отвести от него взгляд. Было на что посмотреть. Во-первых, он был совершенно плоским, двухмерным. Во-вторых, силуэт этой тени был похож на контур масти пик, заретушированный простым карандашом. А ещё у него был глаз на боку. И этот глаз был очень примечательным, он притягивал к себе внимание, как магнит. Чёрный, безумный, но вполне человеческий глаз. Какое-то время он был неподвижен, но казалось, что он набухает внутри себя, становясь объемным. Огромный зрачок начал вращаться, скользя по стенам, потолку, потом остановился на мне, я почувствовала явный толчок в районе рёбер, но взгляд его переместился за меня, на Мишу, и я услышала утробные слова, идущие откуда-то сверху: