Никита Васильевич Беклемишев, тоже нетерпеливо ерзал на лавке, и, оглядывался по сторонам.

Беклемишев младший, ел и пил мало, не проявлял своей обычной весёлости, но пристально смотрел на Фёдора Курицына, ждал, что хозяин дома сам заговорит о чём-то важном.

Но будто нарочно, дьяк и его брат чинно предавались трапезе.

Первым не выдержал Никита Беклемишев. Он обратился к дьяку Курицыну:

– При всём моём уважении, но может, уже перейдём к дельному разговору, ведь ты же, нас позвал не яства вкушать, а по делу?

– А чем яства могут помешать разговору? Если говорить о чём-то стоящем, то…, – оторвавшись от кувшина с вином, с удивлением пробасил Волк. Его нисколько не заботило, что вопрос был обращён не к нему.

Никита Васильевич уже хотел высказать Волку что-то резкое, но его опередил Берсень:

– Коли дело с вином мешать, можно друг дружку потом не понять. Во хмелю, сколь не говори, а всё одно, разойдёмся каждый при своём, и получится как в сказке, про гуся и рубаху.

– Не слыхал такой. – Оживился Фёдор Курицын. – А ты брате? – он повернулся к Волку, тот отрицательно помотал своей буйной шевелюрой.

– Может, расскажешь? Уж я зело сказки люблю.

– Отчего ж не рассказать, слушай:

Жили-были муж с женой. Жена была баба своенравная, ленивая и не рукодельная. Да, к тому же, еще и большая лакомка: все проела на орешках да на пряничках. Так что, наконец, осталась в одной рубахе, и то в худой да изорванной. Вот подходит большой праздник. А у бабы нечего и надеть, кроме этой хламидной истлевшей рубахи. И говорит она мужу:

– Сходи-ка, муж, на торг, да купи мне к празднику рубаху покрасившее.

Муж достал последний медяк и пошел на торг. Прошёл по торгу, посмотрел, да стало жалко ему последнего пятака отдавать за рубаху. У других мужиков бабысами рубахи шьют. Увидал, мужик, что продают гуся, и купил его заместо рубахи.

Ворочается он домой, а ленивая жена на печи лежит и оттуда ему кричит:

– Купил мне рубаху?

– Купил, отвечает муж, – да только гуська.

А жена на радостях недослышала и говорит:

– Пусть и узка, да изношу!

С этими словами соскочила с печи, сняла с себя изорванную рубаху и бросила в топку.

Поворотилась к мужу и спрашивает:

– Ну, где же рубаха? Дай, я надену.

– Да ведь я рёк, что купил гуська, а не рубаху.

Так и осталась глупая баба без рубахи, нагишом.

Берсень закончил сказку, и на мгновение за столом воцарилась тишина. И тут в тишине послышался резкий выдох и смех.

– Ха… Ха-ха-ха, – первым басом засмеялся Волк, а вслед за ним и все остальные.

– Он сказал, что «гуська», а она: «узка»? – Ха-ха-ха, ой, хо-хо-хо, – не унимался Волк, он покраснел лицом, и, сотрясаясь всем своим могучим телом, бил себя кулаком по колену мотая косматой головой. Его вид ещё больше веселил всех присутствующих.

Когда все отсмеялись, Берсень стрельнул по весёлым лицам своими рысьими глазами и как бы в продолжении разговора спросил:

– Ну, так может, пора и к делу?

Отец с укоризной посмотрел на сына, и, пытаясь сгладить неловкость, обратился к Курицыным:

– Вы уж не прогневайтесь за нашу торопливость, весьма благодарны мы за ваше приглашение и за угощение изрядное. Токмо, хотелось бы, на тверёзую голову всё обсудить, ежели разговор важный, то сперва о нём беседу вести в самый раз.

– Что ж, дело, да. Имеется к вам дело, – продолжая улыбаться, сказал дьяк Фёдор Курицын. Он провёл рукой по своей груди, ниже русых колец бороды, разглаживая вышитую рубашку, что была хорошо видна в вырезе его малинового кафтана. Как бы ища поддержки, дьяк посмотрел на брата, на Никиту Беклемишева и снова на своего брата. У Фёдора Курицына был такой вид, будто он что-то хочет сказать, но не решается. Наконец, он положил обе руки на стол перед собой и взглянул прямо в глаза Берсеня.