Берсень всю дорогу думал о старце-монахе. «Сам ли он к господу преставился от старости, али ему «помогли»? Но если не сам, тогда кто? Греки? Курицыны, а может – отец Михаил?», – от всех этих мыслей у Ивана Беклемишева перехватывало горло, словно не хватало воздуха.

Вот и подворье дьяка, ухоженный частокол и расписные ворота с нарисованным яркими красками сине-зеленым плетением. На перекладине над входом вместо надвратной иконы лишь крест золочёный. Бояре и холоп спешились, постучали в ворота. На подворье залаяли псы и послышались голоса. После некоторой возни обе створки распахнулись, открывая въезд. Двое подворников в одинаковых беленых рубахах склонились в поклоне.

На ступенях перед крыльцом, по обычаю, вместо хозяйки, бояр ждала дворовая девица в праздничной одежде с ковшом в руках. Иван доселе никогда не был на дворе Фёдора Курицына, потому с интересом разглядывал полностью отштукатуренный и покрашенный в бело-желтый цвет терем, который поблескивал новенькой слюдой в окнах. Особо бросалась в глаза дорогая ещё не потемневшая резная дубовая черепица, на высоких скатах крыш. «Вот тебе и дьяк-затворник, однако, на приют постников-бессеребренников его двор совсем не похож», – подумал про себя Берсень. К гостям подбежали несколько мальчишек, забрали у них поводья, повели скакунов в сторону конюшни. За ними, оглянувшись на своих хозяев, прошёл и Сёмка.

Никита Васильевич Беклемишев степенно подошел к крыльцу, принял корец, немного отпил, молча протянул ковш сыну, разгладил рукой бороду. Иван Беклемишев пригубил и чуть не поперхнулся после первых же глотков – в ковше оказалось густое терпкое вино! – он взял себя в руки, сделал несколько глотков и отдал корец девице, которая с подобающим поклоном посторонилась и пропустила бояр в дом. За дверьми их встретил немой слуга, который знаками попросил следовать за ним и провёл Беклемишевых в трапезную.

Посреди залы высился застеленный узорчатой скатертью стол, на котором уже во множестве расставлены тарелки и подносы с яствами. Сама трапезная освещена двумя десятками толстых свечей, что торчали в шандалах вокруг стола.

К гостям вышел с приветливой улыбкой сам дьяк Фёдор Курицын, следом за ним шаг в шаг ступал его брат – косматый Иван-Волк Курицын.

– Добро пожаловать гости дорогие, – широким жестом поприветствовал дьяк Беклемишевых.

Бояре в ответ поясно поклонились, Берсень заметил, что дьяк Фёдор отчего-то тяжело дышал: «бежал он откуда то, что ли, или это уже от старости отдышка, вроде не по годам ещё…».

– Рад я вам, уважили, почтили, – продолжал с улыбкой Фёдор Курицын.

– И тебе за приглашение благодарствуем, – чинно ответил Никита Беклемишев.

– Ну, что же стоим? Пожалуйте за стол, – не переставал улыбаться дьяк Фёдор.

«Не похоже на него», – подумал Берсень, «видать что-то задумал».

Сели за стол, и тут же в трапезную вошли четверо холопов. Они внесли серебряную чашу примерно двухведерного размера, до краев полную ароматного пенного пива, еле слышно шипящего пузырями.

– Ну, гости, за встречу? – весело сказал радушный хозяин, – давай, боярин Никита, твой первый глоток.

Никита Васильевич чинно разгладил усы, взял со стола кубок и зачерпнул им из чаши, сделал пару глубоких глотков и шумно выдохнул. За ним из чаши зачерпнул Берсень, а после Волк и сам Фёдор Курицын. По его знаку холопы поставили чашу на специальную подставку возле стола, а сами удалились. Осушив кубки, пирующие, неторопливо, с должным тактом стали придвигать к себе угощения.

Пока закусывали, разговор за столом не складывался. Это немного раздражало дьяка Фёдора, но он продолжил улыбаться и ласково смотреть на своих гостей. Его брат – Волк Курицын не утруждал себя излишней скромностью, а с хрустом разрывал печёных куропаток и, чавкая, обсасывал кости, не забывая время от времени прикладываться к кувшину, в котором было уже не пиво, а темное испанское вино. Такое поведение Волка было неприятно Никите Беклемишеву, Фёдор Курицын это видел, но брата одёргивать не торопился, думал, как бы завести беседу на нужную тему.