– Встать боец, грудь к осмотру! – не унимался дедушка, совершенно ошалев от мучений солдата, которые возбуждали в его одурманенной душе чувство восторга безраздельной власти над чижиком.

– Хорош Киса, убьешь еще, – раздался голос с кровати, которая была в самом дальнем, темном углу палатки. – Пойдем лучше курнем, ты же свернул стингер[11]? – добавил «Голос», скрипом пружин шконки давая понять, что он встает, и его намеренье твердое.

У садиста – водителя-наливника, оказалась на удивление гламурно-женская кличка, которая только на первый взгляд не шла ему, судя по его только что сделанному поступку. Но предложение «Голоса» остановиться, как холодный душ подействовали на Кису, и он тут же прекратил издевательство над солдатом, и заискивающе произнес:

– Да Тоха, пойдем, план Кандагарский, бомба, пару тяг и аут, – и как бы в доказательство этого садист – водитель, начал нюхать косяк, который распространял плотный и терпкий запах гашиша. В продоле, попав под тусклый свет лампы, показался Тоха, оказавшийся здоровенным мужиком, выглядевший лет под тридцать, ростом с метр девяносто, широкими плечами и огромными кулаками. Он перешагнул лежащего и уже притихшего чижика, и направился к выходу, Киса, как шакал «Табаки», из мультфильма «Маугли», засеменил за ним, что то сладострастно и вкрадчиво рассказывая ему. На ходу Тоха бросил:

– Положите его на кровать, – скорее всего, обращаясь ко всем молодым солдатам.

Чижи, которые наблюдали этот отвратительный спектакль с круглыми глазами, тут же повскакивали, и быстро уложили сильно побледневшего своего товарища, в душе радуясь, что сегодня обошлось, их сегодня не тронули…

У Пожидаева тоже, от изумления, глаза были на выкате, мысли его путались, и ему казалось, что это какой-то дурной сон, и этого не может быть, потому, что не может быть никогда. Но это происходило вопреки войне, которая была вокруг, вопреки сплошь и рядом лежащему оружию, вопреки тому, что молодых солдат было больше чем дедов, дембелей и черпаков вместе взятых…

Сложно однозначно ответить на вопрос, почему все эти чижи, не могли объединиться, или просто взять в руки оружие, и загнать всех этих старослужащих под шканори? Что их заставляло вести себя подобно безропотным, безмолвным животным?

Все мы разные, и каждый индивидуален, и подвести всех по общий знаменатель сложно, всегда будут частности, но можно предположить, хотя не факт, что я прав.

Кто то покрепче, кто то послабее, и многие из ребят, просто были слабы духом. Многие росли в парниковых условиях, и не привыкли выживать в трудных ситуациях, как например, детдомовские, которые с первых шагов своей жизни, уже начинают борьбу за существование. И все же, наверное, все они, по существу, были мальчишками, и по детски боялись обозленных, побывавших во всяких передрягах, более старших, хотя таких же пацанов. С другой стороны чижи понимали, что это продлиться пол года, и из-за этих шести месяцев, никто не хотел жертвовать своей свободой. И даже не заключение, как таковое, пугало их, а невозможность увидеть свой дом, от которого веяло, даже в воображении, теплом и уютом; невозможность беспечно бродить по улицам, созерцать родные лица, ставшими теперь такими далекими; беззаботно удить рыбу на пруду, щурясь от бликов солнца, отражающихся с зеркальной поверхности воды, а вечером, с друзьями, выпив вина, тасоваться по парку, и радоваться этому невероятно приятному чувству свободы, осознавая, что все закончилось, все осталось в прошлом…

И у Сергея был свой островок счастья, за который он цеплялся все эти полтора года, который, как спасательный круг вытаскивал его из всяких передряг. Ради него он терпел невзгоды, боль, обиды, и только в нем, в тени белых больших вишен, вдыхая их сладкий аромат, где вдали слышался голос его мамы: «Сережа…пора домой!» – он находил покой своей душе.