Теперь у меня не было Сашкиной крыши. Все надо мной издевались, дразнили брюхатой свиньей. Многие воспитатели стали на меня смотреть с презрением: «Нагуляла…» Все знали мою историю. Настала среда, но, несмотря на все издевательства, я не поменяла своего решения.

– Анна Владимировна, не пойду в больницу сегодня и вообще никогда не пойду на эту операцию. Не подпишу бумаги на аборт. Хочу оставить ребенка.

– Ты вообще в своем уме! Ты не понимаешь. Мы тебя кормим, поим, учим за свой счет. Оплачиваем твою операцию. Тебя никто не спрашивает. На что ты собираешься кормить ребенка?

– Я знаю, что государство помогает в таких случаях. Мне предоставят отдельную комнату, как Наде Ермоловой.

– Мы не можем нести такие затраты. Ты портишь статистику, если бы все рожали, мы бы разорились. За Надьку сделал взнос ее дядька. У нее срок какой был? Что ты сравниваешь? У тебя ничего нет. Плодить здесь нищету не позволю!

– Я приняла решение, – сказала я и ощутила такое внутреннее душевное спокойствие, которого не чувствовала никогда. Я знала, что впервые принимаю правильное решение.

– Кто ты здесь такая, чтобы принимать решения? Сама еще как ребенок. Прибежишь еще просить об операции. Тебе не рассказывали про заведение на Серпуховской? Как туда легко попасть таким, как ты. Оттуда все шелковые возвращаются. Вижу, тебя нужно проверить голову.

– Я от своего решения не отступлюсь, – сама удивилась, каким железным голосом это произнесла. Голос ни разу не дрогнул.

– Ну и дура. Иди, за тобой скоро приедут.

В тот же вечер меня затолкали в машину скорой помощи и увезли в психушку. Впервые.

Конечно, воспитательница договорилась с врачом-мозгоправом. Он спросил, первый ли я здесь раз, и, получив утвердительный ответ, ушел в другой кабинет. Оставшись наедине со своими мыслями, почувствовала, как меня начало колотить. Внутри был страх, что своим «лечением» они спровоцируют выкидыш. Через полчаса врач вернулся с пачкой документов, достал историю и начал строчить. Наверное, диагнозы. С его появлением стало еще хуже, невыносимо было просто сидеть и ждать своей участи. Поэтому я решилась и нарушила тишину:

– Я беременна. Мне здесь нельзя оставаться.

Врач медленно откинул очки на нос и пристально посмотрел на меня и спросил:

– Давно ли вам кажется, что вы беременны?

– Мне не кажется, я делала тест.

– Откуда вы взяли тест?

– Заведующая по воспитательной работе дала.

– Алла Петровна предупреждала…

– О чем?

– Скажите лучше, давно вы слышите голоса? Не удивляйтесь, мы ведем учет по вам и собираем все данные.

– Я их не слышу.

– У меня другая информация. Аня, говорите честно. От этого будет зависеть правильность диагноза и лечение. Чем быстрее вы вылечитесь, тем быстрее выпишитесь.

– Я не псих.

– Я этого не утверждал. Хорошо, раздевайтесь и вставайте на весы.

Весы показали шестьдесят килограммов. Медсестра записала в карту почему-то меньше – пятьдесят пять. Дала мне надеть зашарпанный халат. Написала рост с моих слов и повела меня, как заключенного, в изолятор.

Маленькая палата больше походила на кладовку: без окон и ручек от дверей, очень темная, серая, мрачная.

– Сейчас тебя отправим на море, ложись, – скомандовала медсестра.

Я легла. Толстая огромная женщина достала веревки и ловко скрутила мне руки и ноги, привязала тело к кровати так, что я не могла пошевелиться. Когда она достала шприц, меня охватил ужас, стала сопротивляться и орать. Она с каменным лицом сделала очень больной укол, от которого у меня закружилась голова и все поплыло. Минут через десять, если бы не веревки, я бы себя задушила. Сознание поменялось. Моя голова смотрела в стену, а видела потолок. Казалось, она была повернута, но на самом деле лежала прямо. Руки – в одной стороне, ноги – в другой: все тело будто разбросало в разные стороны. У меня был жар и холод одновременно. Я стонала, как дикий зверь, и молила убить меня. Не могла больше терпеть эти издевательства. Мышцы свело так, что меня всю перекосило. Казалось, муки продолжались вечно.