Как-то ночью мои соседки по палате разговорились. Одна рассказывала, что от лекарств она долго была «овощем», а после того как пожаловалась, ей прописали уколы, от которых появилась «неусидка»: она не может спокойно сидеть и лежать, ей надо постоянно куда-то бежать. Лиза над ней только посмеялась. Сказала, что здесь как в саду: кругом такие энергичные «овощи».

Чтобы мы не залеживались, нас выводили каждый день в коридор гулять туда-сюда по три – четыре часа, и от этих прогулок мы сходили с ума еще больше.

Иногда нам включали телевизор: либо новости, либо «Пусть говорят» и всякий подобный шлак по Первому. Часто нас заставляли открывать все окна. Было свежо и летом, и зимой. Те, кто лежал давно, говорили, что раньше тоже открывали – и всегда было как на севере.

В один из таких обычных дней я познакомилась с девушкой Леной. В ней чувствовалась какая-то внутренняя, тихая доброта: помогала убирать столы и стулья, разносила еду инвалидам и убирала утки на первом посту у старушек. На одном из занятий я сидела рядом с ней, мы раскрашивали цветными карандашами рисунки, я решилась заговорить. Подошла, немного рассказала о себе и поинтересовалась:

– Расскажи про это место. Ты уже давно здесь?

– Около трех месяцев. Родители сослали, уже не первый раз. Знаешь, меня удивило, что тебя сразу сюда положили и не отправили на первый пост. Тебе не делали укол?

– Делали.

– Здесь не лечат людей, – сказала она тихо и, повернувшись к девушке рядом, сказала: – Расскажи ей про нашу больницу.

Девушка, совсем молоденькая, нервно улыбнулась, и, казалось, от этого вопроса начала буквально дергаться.

– Что тут рассказать? Больница как больница. – И засмеялась во весь голос.

Стало еще больше не по себе.

Еда была пресная, безвкусная, как будто кто-то ее уже ел, меня постоянно тошнило, еле сдерживала рвотный рефлекс. Неудивительно, что большинство больных были исхудавшие, особенно, кто давно лежал. Поначалу мне было дико смотреть, как больные жадно загребали по несколько кусков хлеба, ведь это единственное, что там было съедобно. Одна девочка за нашим столом постоянно орала на непонятном языке, будто в нее вселялся демон. Она хотела, чтобы ее оставили в покое, кого-то видела, слышала голоса. Под эти дикие оры еда совсем не лезла в горло.

Каждый день нас выгоняли из палат. Девочке из моей палаты врач сказал, что если она будет такой амебной и дальше, то ей будут давать лекарства с амфетамином, – так себе врачебный юмор.

На следующий день мы с Аллой подружились. Она говорила, что раньше много выпивала, лечилась от депрессии в разных клиниках. Когда попала сюда, поначалу лежала целыми днями без душа, умывания и переодевания. Мы с ней стали ходить мыть голову из бутылок друг другу. Моя новая подруга была злостной курильщицей и не могла дождаться, когда будет время перекура. Каждую минуту смотрела на часы.

Один раз она подвела меня к окну, из которого был хорошо виден первый пост, протянула руку в его направлении. Там стояла неадекватная женщина и изъяснялась жестами, показывала кулаки, будто била боксерскую грушу, и что-то орала, смотря на нас.

В другой раз, в очередной жуткий день этого концлагеря, Алла подсела ко мне и стала показывать записку.

– Вот, смотри!

Взяв клочок бумаги, я прочитала: «К черту сигареты, неси деньги!»

Девчонка посмотрела ехидно и сказала:

– А ты думала? Вот до чего здесь людей доводят!

Я не сразу поняла, к чему весь этот цирк, но она не раз говорила, что нянечки на свиданиях подслушивают, и предупреждала, чтобы я была аккуратнее и никогда не плакала при родных. Это мне не грозило: меня некому было навещать.