Нэнси, протестовала, но, в конце концов, согласилась.

Всё равно в такую ночь, озарённую взошедшей в десять вечера яркой луной, не уснуть. Но усталость взяла своё, и Нэнси, стало клонить в сон. Она уже вошла во вкус походной жизни в необжитых районах, где вокруг никого, и только динго воют от голода. Крик потерявшегося в этих зарослях мог показаться лишь эхом.

Дальше начинался крутой спуск, такой, что повозка могла разбиться. Это-то и было опасным, по словам Волта, самым худшим с самого начала подъёма.

Вершина располагалась в продолжительной стоянке, если бы не движение песка.

В самом деле, начиналась песчаная буря, и путешествие продолжать было невозможно.

– Хотя в песчаных дюнах всегда теплится жизнь, даже в пустых на вид. На другой раз Вас приятно удивит растительность, особенно цветы, растущие прямо из песка.

– Представляю, каково им. После дождя, конечно, барханы напоминают сад: алая паракелия, жёлтые маргаритки, множество малиновых бутончиков пустынного горошка… Но за последнюю засуху, что я застала здесь, был набег саранчи, и ничего не осталось.

– Точно. А кролики завершили дело. Конечно, ещё велика вероятность пожара, особенно когда выгоняют овец, а тогда, где-то в 1900 году кролики пошли на юг.

Правительство распорядилось о заграждении от них на тысячи миль, но это их не остановило: они либо перепрыгивали ограды, либо прорывали под ними норы. И всё пожирали.

Волт сравнивал кроликов с чумой. Эти твари подкапывали корни солончака и голубых кустарников, поглощали всю траву, ни оставляя на песке ни росточка, так что пески начинали дрейфовать. Кролики поглощали даже молодые побеги малги, а также кору молодых железных деревьев и хвойных кустарников.

– Но засуха закаляет, – добавил Волт, – кролики подыхают, причинив вред.

Нэнси, наблюдала за другим барханом из рыжего песка.

Как Волт и предупреждал, здесь были и изящные цветы, и крохотные кустарники, и несколько огромных деревьев казаурины, и посеребрённый солончак, который девушка даже попыталась откусить, чтобы попробовать на вкус.

Она когда-то поднималась на корабле напротив этой вершины только за тысячу футов или выше, но на вид оттуда земля казалась пустой и вымершей.

На мягком песке также можно было заметить следы ящериц и крохотных сумчатых мышей – тех, кто живёт в норках весь день, а по ночам выходят на охоту.

В Блайзес-Вел не было воды, сточные воды здесь не удерживались, горячий ветер обжигал глиняные стоки между барханами, засыпая скелеты животных, погибших во время засухи. Место дышало погибелью, и Нэнси, обрадовалась, что они не остановились здесь, повернув к заливу Кануваулкинны, где пробивался родник, в котром они смогли напоить лошадей.

Внезапно трасса стала снижаться; за горизонтом показались зелёные насаждения залива; стайки крошечных изумрудно-зелёных попугайчиков порхали в воздухе, и зелень вокруг радовала глаз.

– Мы подъехали к станции Этадунна, – пояснил Волт, – Но путь ещё не окончен, здесь нет заграждения, и станция простирается на тысячи квадратных миль.

Нэнси, предложила остановиться на ланч здесь.

Её разбудил лай собак, уставившихся на неё. Вокруг было скопление заброшенных хлевов и загонов для овец, существовавших здесь с первых переселенцев из Германии.

Теперь скотина разбрелась от загона до загона. И только изгородь, не считая лошадиных пастбищ, оставалась единственной постройкой во всей округе; по другою сторону изгороди простирался зелёный сад с задержавшейся в росте вековой пальмой и естественными цветами.

Как только бричка остановилась, Мёрвин выпустил Нэнси, и та была поражена открывшемся ей видом. Нэнси, молилась лишь о том, чтобы успеть вовремя.