С этого момента жизнь в лагере для меня превратилась в ад.

Много лет позже, работая педагогом, когда явление гопоты вроде как уже не существовало, будучи вытесненным повальной цифровизацией, я старался для своих ребят в госколледже на классных часах проводить некие сеансы приобщения к прекрасному. Мне было как никому известно, что мои ребята – большей частью из зоны социального риска по меньшей мере, и это не считая круглых интернатских сирот, тех, кто уже на условке и тех, кто проживает за чертой бедности. И когда я общался с вот этими Настоящими Мужиками, я всегда диву давался: все они – один настоящее другого, но почему же тогда почти сто процентов моих ребят из неполных семей и воспитываются преимущественно матерями в одиночку? Где же Настоящие Мужики – служившие в армии, занимающиеся спортом? Почему их сыновья и дочери брошены ими? Почему их дети несчастны? Как получилось, что Мужик, знающий, как жить всем вокруг, не может собственного сына или собственную дочь защитить от одиночества и от бездны социального дна?

Часто на классном часе, не имея конкретных организационных дел для своих подопечных, как-то: подготовка к каким-нибудь праздникам, экскурсиям или вроде того; я читал им какое-нибудь стихотворение или поэму и мы его обсуждали всей группой, кто что понял, кто что почувствовал. Я не очень любил брать Ахматову, зато мне казалось очень благотворным влияние стихов Цветаевой – в ней как-то меньше декадентства, на мой взгляд, а искренней чувственности больше, в которой, как мне казалось, наше общество остро нуждается. И решил я как-то ради эксперимента взять стихотворение Сергея Есенина “Пороша”. И вот вам простая и жуткая статистика: в классе 22 человека, из них ноль процентов знает что такое пороша, зато сто процентов знает, что такое параша.

Наше общество больно, и этот пожирающий рак зоны, казармы, тюряги именно в этот момент я почувствовал наиболее остро. “Когда же наше общество так сильно заболело?” – спрашивал я себя тогда, стоя перед шлагбаумом, выезжая с территории колледжа.

Затем вспомнил эту историю. Да, те, кому было 13 лет десятилетнему мне казались недостижимо здоровенными старшаками, но факт есть факт – это дети; но дети, уже знающие как всей толпой избить одного, чтобы не были видны синяки, имеющие уже вкус и знающие толк в “опускании” неугодного, свободно общающиеся на уголовном лексиконе. Дети, незрелые, не испытавшие настоящего трепетного переживания первой любви – но уже знающие, что такое трахаться и сосать. И ответил сам себе вопросом на вопрос – а когда вообще это общество в принципе было здоровым?

Итак, обыкновенное отсутствие у меня друзей сменилось на избыток врагов, каждый из которых был здоровенным, злобным и безмозглым – убийственное сочетание. Уверен, те из них, чья психика под влиянием тех или иных обстоятельств не сломалась в ближайшие три-четыре года – сегодня являются ядерным путинским электоратом и всецело поддерживают войну.

До того, как самому стать педагогом я считал подобные ситуации в подростковых коллективах и политику невмешательства взрослых чем-то само собой разумеющимся. Я думал, что взрослые просто не знают.

Когда в российских учебных заведениях стали с завидной регулярностью происходить скулшутинги, а на всяких ток-шоу и в интервью программам новостей клуши-училки хлопали зенками и вообще выглядели, как разбуженные в солнечный полдень совы, рассказывая, что они не знали – я этому до поры, до времени верил. Когда педагогом и руководителем группы стал уже я сам, я понял, что училки, рассказывающие, как они не знали об издевательствах над каким-нибудь мальчиком, который однажды таки взял отцовское ружьё, и перестрелял своих обидчиков и напоследок пустил пулю уже себе в рот – либо бессовестные лгуньи, либо они абсолютно некомпетентны как педагогические работники. Оба эти утверждения, впрочем, не противоречат друг другу, порой даже дополняют. Руководя коллективом подростков я понял, что чтобы не знать, что происходит в твоём коллективе – надо быть либо круглым идиотом, либо ходить на работу с ушами и глазами, наглухо залепленными дерьмом, либо на этот коллектив должно быть наплевать с высочайшей на свете колокольни. В случае с подавляющим большинством училок в российских учебных заведениях – может быть всё одновременно и разом. Коллектив детей – он весь, как на ладони у руководителя, и замечено так же и то, что ребята неформальную власть начинают между собой делить ровно тогда, когда назначенный руководитель из числа взрослых не имеет ни уважения, ни влияния, ни доверия.