– Я не верю вам, Лаурус, – прошептала Хедера, хотя в глубине души она знала, что это правда. – Я знаю, что наш союз принесет лишь горе и страдание.

– Вы очень наивны, Хедера, – произнес Лаурус, слегка сжимая ее руку, причиняя боль. – И это… полезно. Неведение – блаженство. Чем меньше вы знаете, тем легче вам будет подчиняться."

Он поднес ее руку к своим губам и поцеловал кончики пальцев. Его прикосновение было не легким и едва ощутимым, а влажным и липким, словно прикосновение пиявки. Хедера почувствовала, как ее кровь стынет в жилах.

– Но знайте, Хедера, – продолжил муж, отпуская ее руку, словно отбрасывая ненужную вещь. – Иногда, чтобы сохранить мир и процветание… власть и контроль, приходится принимать чудовищные решения. И иногда, ради общего блага… ради нашей вечной весны, приходится жертвовать всем.

Он посмотрел на нее с такой спокойной, уверенной улыбкой, что Хедере стало не по себе. Его глаза больше не выражали презрение, а лишь скуку, как будто он давно все решил. Что он имел в виду? Какие жертвы он готов принести? Готова ли она стать одной из них? И почему его слова звучали так зловеще, так холодно, так… предрешенно?

Хор мальчиков в масках кроликов снова запел, и их чистые голоса, словно осколки льда, пронзили тишину площади. Их пение уже не ласкало слух, а терзало его, и в сердце Хедеры, словно червь, заползло сомнение, разъедающее веру. Идеальный мир, в который она так верила, рассыпался в прах, обнажив свою темную, пугающую изнанку, где вместо света царила лишь вечная ночь.

Для поддержания иллюзии идеального мира Олеандра необходимо тщательно соблюдать простые, но неукоснительные ритуалы. Когда шелест травы становится невыносимо громким, заглушая не только звуки, но и здравый смысл, в общине необходимо петь – громко, слаженно, до потери голоса, чтобы заглушить настойчивый шепот правды. Считается, что засыпать на траве, раскинув руки ладонями вверх, – не просто полезно, а необходимо для очищения разума. Сны на траве особенно приятные – они тщательно отобраны и одобрены властями. Кому-то снится, что весь мир, наконец, стал таким же прекрасным и… пустым, как Олеандр. Кому-то снится такой огромный урожай, что не собрать его не представляется возможным.

Если человек осмелится пойти против правил Олеандра, против самой основы их лживого благополучия, он подлежит немедленному изгнанию и вечному отречению. Его имя и память о нем навсегда стираются из истории, словно его никогда и не существовало, – назидание для тех, кто еще не потерял рассудок. Но такого здесь никогда не было… или так нам говорят. Утратив волю, нет и причин спорить с устоями.

Первая капля грязи упала не как удар, а как предательское прикосновение чего-то ледяного и склизкого, словно паук заполз на обнаженную кожу. Не больно, но омерзительно, как обнаружить шевелящихся личинок в сердцевине самого спелого плода. Сначала – оцепенение. Что это? Откуда взялось это зловоние? Это не может быть реальностью, это кошмар, это театр теней, где ее выставили на посмешище. Она еще цеплялась за остатки чистоты, за иллюзию совершенства, но трещина уже поползла по всему ее существу. Хедера пыталась отмыть эту каплю, оттереть, как клеймо позора с невинной плоти, но ощущение скверны въелось в самую суть, и стереть его было невозможно. Вместе с ним пришел не стыд, а гнев – не за мнимый грех, а за то, что мир, казавшийся таким светлым, оказался способен на такую мерзость. Разочарование переросло в леденящий ужас – эта ночь навсегда отравит ее восприятие себя, мира, самой жизни. Эта капля – не просто грязь, а яд, отравивший источник, предвестие невыносимой боли, доказательство той чудовищной несправедливости, с которой она больше не могла мириться. Мир перевернулся, и Хедера, словно выброшенная на берег рыба, задыхалась в этой новой реальности, парализованная не физической, а душевной агонией.