Успенский пришел к выводу, что, несмотря на их ценность для познания возможного, веселящий газ и гашиш слишком неуловимы и неконтролируемы, чтобы дать что-то большее, чем короткий взгляд свысока. В любом случае, если человек может сойти с ума из-за одной пепельницы, регулярная диета из бесконечного наверняка будет чрезмерной. И снова он вернулся к идее школ. Если эзотерические школы существуют, то, возможно, он найдет одну из них, и в ней окажется учитель, который покажет ему, как контролировать эти новые поразительные состояния сознания. Он отправится в долгий путь, пообещал себе Успенский.
Но прежде чем выйти в дорогу, Успенский собрал все, что осталось от его приключений в невозможном, и создал работу, которая сделает его знаменитым. Она называлась «Tertium Organum».
Глава 4
«Tertium Organum»
Книга Успенского «Tertium Organum» стала, возможно, самым эффективным противовесом интеллектуальной ортодоксальности начала XX века. Изложить эту книгу вкратце практически невозможно, потому что она объединяет кантианскую эпистемологию, кубики Хинтона, животное восприятие, секс, теософию, космическое сознание, сверхчеловека и личные переживания Успенским мистических состояний. На английский название переводится как «Третий органон мысли» – следующий за описанными Аристотелем и Фрэнсисом Бэконом. В «Tertium Organum» утверждается необходимость выйти за пределы логики и рациональности, чтобы охватить истинную природу реальности. Однако такое краткое изложение книги не позволяет оценить богатство деталей, изящество логических посылок, красочные аналогии и метафоры, которые украшают яркую прозу Успенского.
Возможно, одна цитата даст представление о ранней работе Успенского так же хорошо, как любое подробное изложение:
У жизни нет стороны, которая не открывала бы нам бесконечность нового и неожиданного, если подходить к ней со знанием, что она ограничивается ее видимой стороной, что за этой видимой стороной лежит целый мир «невидимого», целый мир новых и непознаваемых сил и отношений[70].
Видно, что представления Успенского пронизаны символизмом его юности. То, что он с раннего возраста обладал чувством «невидимого», очевидно из его любви к роману Лермонтова «Герой нашего времени» с величественными описаниями гор и неясными намеками на сверхъестественное. Иван Осокин говорит Зинаиде, что любит стихи в одну строчку, потому что «чем больше остается воображению… тем лучше»[71]. Символизм вырос из работ скандинавского религиозного мыслителя Эммануила Сведенборга, с посредничеством поэта Бодлера, который развил идею Сведенборга о соответствиях в полную эстетическую философию[72]. Сведенборг был носителем традиции германского мистика Якоба Бёме, который во вспышке высшего сознания заглянул в то, что назвал «подписью вещей», в реальность под поверхностью мира. «Tertium Organum» закладывает под это фундаментальное озарение крепкое и убедительное основание для систематической философии сознания.
Даже когда Успенский наименее убедителен – например, при изложении взглядов на животное восприятие – очевидно, что в четвертом измерении его, в отличие от Хинтона, интересует не возможность восприятия предметов «без точки зрения», как сформулировал бы это культурный философ Жан Гебсер[73]. Успенский считает, что восприятие вещей в высшем пространстве приведет к тому, что мы начнем думать о них иначе, «мыслить иными категориями», придем к новым концепциям, новым аналогиям, новому языку, которым мы говорим о реальности. Как ему было известно из экспериментов с полусном и наркотиками, это самое необходимое.