– Рома, я тебе на всякий случай скажу, чтоб ты знал. Нервы у меня не железные, еще один резкий звук, и я буду буянить, ты меня тогда держи.

– Вил, где твои часы?

– Все, начинаю! А ну, стой! Догоню, головы поотрываю!

Хоть время было упущено, и похитители успели скрыться из поля зрения, слышно их было прекрасно, и Вилу без труда удалось их настичь. Роман подоспел с незначительным опозданием, поддерживая штаны рукой. Вил ворвался в кучу ребят, как волк в отару.

– А ну, стоять!

Куда там, от такого крика все подозреваемые кинулись в россыпную, но Вил все-таки остался с добычей. Его рука крепко сжимала ухо, принадлежавшее голове чумазого шпаненка лет тринадцати.

– Вил, остынь, оно ему еще пригодится. – Где мои часы?

– Ты зачем так орешь, ты думаешь, будешь орать, он поймет лучше?

– Я еще раз тебя спрашиваю, где мои часы?

– А-а-а, отпусти, гусь ватный, мышь деревянная, больно!

От неожиданности рука сержанта разжалась сама собой. Горе воришка попытался было этим воспользоваться, но бдительный Беляков успел пресечь эту попытку, перехватив его поперек пояса.

– А ну-ка!

– Пошел к черту, рожа, справились, да?

– Во чешет, ты часы сперва владельцу верни, а потом мы вместе пойдем.

– Куда?

– В тюрьму пойдем, куда же еще, а может не в тюрь-

му.

– Сиротинушку в тюрьму, пожалейте, люди добрыя! – Не голоси, сирота, часы верни.

– И мне пуговицу. Вил, слышишь, пуговицу от ширинки оторвали. Вот мелюзга способная.

– Нету у меня ничего, дяденьки, хоть вы тут меня режьте, нету! Мамой клянусь!

– Не, ну тут-то не будем, правда, Вил? – Отойдем, конечно…

Так, с сиротой под мышкой, ребята дошли до ближайшей бочки с водой, благо идти им было не далеко, потому что сирота не закрывал рот на протяжении всего пути, и замолк только после того, как его окунули в воду.

– Вы что, звери? Над ребенком издеваетесь! Слышал я про таких!

– Умолкни, хоть умылся.

На сержантов смотрел голубоглазый, белобрысый мальчуган, весь усыпанный веснушками.

– Эй, чучело, ты как тут оказался, на китайца ты не похож.

– Ой, дяденьки, сиротка я, без отца, без матери мыкаюсь, в плохую компанию попал, отпустите ради бога, я так больше не буду.

– Тебе сколько лет?

– Двенадцать.

– Дорогу к русскому посольству знаешь? – Знаю.

– Пойдем

– А потом отпустите?

Вся последующая дорога до гостиницы прошла без эксцессов, в дружеской беседе. Мальчика звали Шурой, он действительно оказался сиротой. Его родители были из числа российских граждан, строивших КВЖД. В тридцать шестом году они загадочно исчезли, и с того момента Шура начал вести взрослую самостоятельную жизнь.

– Дяди, а я вас утром на рынке видел. Лихо вас напинали.

– Может, тебя еще раз окунуть? – Не завидую я вам!

– Ром, а говорит так, как будто это не мы его, а он нас под конвоем ведет.

– Зря вы, дяденьки, смеетесь, плохо говорят про этих, в балахонах, говорят, будто они колдуны черные, и людей едят.

– Если часы не отдашь, мы тебя к ним отведем.

– Всё, дяденьки, вон посольство, сами дойдете, а я тогда, значит, пойду?

– Не спеши, щегол, пошли, мы тебя покормим хоть.

– Не-не, не спасибо вам за приглашение, конечно, но я не хочу чета.

– Одни уши и глаза остались. Считай, что дядя Вил часы тебе подарил, землячок, правда, Вил?

– Правда, правда, только не вздумай их продать, наградные.

Подцепив мальца под руки, сержанты пронесли его через дорогу до дверей гостиницы. Он пытался сопротивляться.

– Куда вы меня тащите, не пойду, отпустите, лю…. А большой у тебя, дядя Вил, кулак, только убери его подальше от моего носа, я понял.

На этом Шурка умолк. Заказав у консьержа обед в номер, все трое поднялись на второй этаж. Странные звуки, доносившиеся из номера, где проживали Анищенко и Цымерман, привлекли внимание ребят. Бледный Анищенко, не шевелясь, лежал на кровати, рядом с ним на полу сидел Эдуард Львович и незнакомец в штатском, причем вид у них был весьма странный.