Пока он шел к ней, думал о многом. Тихон не понимал кто она: царица, считающая звёзды или местная сумасшедшая, живущая в лесу. Всегда в глухих деревнях были и юродивые, и убогие, и умалишённые. Быть может, она пришлая, быть может чья-то дочь, а где-то тут, в деревне, в обиталище человека, а не зверя, живёт её мать – больная старушка, ни ноги, ни руки которой не позволят ей угнаться за безумной дочерью.

Тихон, для которого эта деревня не была ни в коем случае домом, но всё-таки не была и в полной мере местом чужим, легко, будто ведом был самим своим детством, нашёл холмы, начинавшиеся аккурат метров за сто от последнего домика. Были они вроде всё ещё пустые, склизкие от весенней сырости и мертвые. Но среди этого апрельского буйства грязи немного возвышался один холмик, покрытый ярко отливавшей зелёным травой. Вот на этом клочке лета и лежала незнакомка – укутанная самой природой в нежно-малахитовое одеяло. Подушкой ей служила тёплая заросшая земля. Она повернула голову к нему и молча выжидала. Когда он только подходил к ней, когда смотрел издали и чуть снизу-вверх, то мог бы поклясться в двух противоположных по природе своей вещах. Во-первых, она была невероятно красива и притягательна. Во-вторых, она чем-то совершенно точно напоминала труп. Только тогда, когда он подошёл к ней и сел рядом на корточки, девушка поднялась, молча, даже не дыша смотрела ему в глаза недолго, но достаточно, чтобы смутить мальчика, а потом залилась злым, издевательским смехом. Тихон про себя подумал, что, хоть он и не знал наверняка, потому что никогда их не слышал, но он точно был уверен, что именно так «смеются» гиены. Незнакомка, стоило ей только прерваться от шутовской своей истерики, тут же кричала звонкое и острое «дурак», после чего заливалась её полнее хохотом. Резко она остановилась, пробила пять ударов: «Дурак! Дурак! Дурак-дурак-дурак!», а затем расплылась в какой-то хищной улыбке и заговорила расслабленно, глубоко втягивая свежий вечерний воздух:

– Ночь будет тихая. Такие ночи обычно полны настолько, что аж по швам трещат от загадок и звезд. Спрашивай то, что хотел. – Она, довольная, опять улеглась на траву и, казалось, не обращая никакого внимания на Тихона, выпрямила взгляд на апрельское темнеющее небо, как бы предвосхищая звёзды, о которых говорила. Тихон, по природе своей боязливый, сейчас и вовсе как-то весь обмяк, задрожал, будто сильно у него скрутило живот. Но, собрав всю свою даже не юношескую, а скорее пока ещё только мальчишескую волю в кулак, он задал самый тревожный вопрос:

– Ты откуда знала, что я буду о Пилате читать? – Он выглядел настолько зажатым и испуганным, что напоминал раненного воробушка, которого могли бы разве что дети найти в траве и спасти от неминуемой смерти. Взрослые бы такого предпочли сразу убить, а поэтому Тихону повезло, что девушка, с которой ему посчастливилось или не посчастливилось встретиться, себя считала ребенком. Она без тени насмешки сказала:

– Мне Артёмка рассказал, что у тебя в сумке лежало. Он мой хороший друг в отличии от того вон ублюдка. Чего ты, сука, прячешься?! Через лес подкрался и в гнилой листве сидишь… Кто просил тебя имя моё называть? Я за такие шутки тебе язык отрежу! – Девушка с дикой, безумной какой-то даже злобой смотрела в лес. Тихона поразила её удивительная способность в одно почти что мгновение переходить в голосе, во взгляде, в манере и даже в дыхании своём от выражения покоя и удовольствия до гнева. Словно она была в этом хрупком теле запертая буря. Но ни слов её, ни цели Тихон решительно не понимал. Ему только все сильнее казалось, что незнакомка его, должно быть, сумасшедшая.