Я покосилась на нее. «Каспар?» Темнота, в мрачной комнате, мешала мне бодрствовать, словно она хотела убаюкать меня снова. Мила покачала головой. «Не видела его с тех пор, как он принес тебя сюда и потащил меня за собой.» Я не была уверена, имела ли она в виду, что он действительно потащил ее за собой. Но, я бы не удивилась, если бы он это сделал.

«Ублюдки», – пробормотала я. «Все они.»

Мила вяло кивнула, и отстраненное уныние застыло в ее глазах. Между нами повисла жуткая тишина.

Она разрушилась после долгого момента, когда Мила пробормотала.

«Это та часть, где мы даем друг другу надежду. Составляем план нашего побега.»

Мое мрачное лицо повернулось к ней.

Никакой надежды не светилось в моих фиолетовых глазах, отражение которых я уловила в пыльном блеске вазы на столе. В этом искривленном металлическом зеркале я выглядела такой же серой и мутной, как и все вокруг.

Надежды не было. По крайней мере, я не могла ей ее дать.

И побег был невозможен.

«Есть ли у тебя какие-либо идеи?» Я спросила, хотя бы для того, чтобы подшутить над ней.

Мила ничего не сказала.

Со звуком, похожим на смешанный вздох поражения и боли, я заставила себя снова подняться на ноги и медленно подошла к толстой, грязной занавеске, закрывающей окно.

Я отодвинула ее в сторону. Она было тяжелее, чем я ожидала.

Вид, из нашего покрытого грязью, окна был не похож на тот, который мы видели по пути во дворец. Мы увидели плавный изгиб костяного холма, в который был врезан дворец.

«Мы в ловушке.» Отчаяние грозило разрушить меня. Мои пальцы скользнули по краю занавески, пока моя рука не повисла сбоку, в поражении.

«Мы находимся, буквально, между дверью и стеной сплошного холма.»

Мила поерзала на кровати. «Дверь также заперта», – пробормотала она. «Будь он проклят», – пробормотала я. «Будь проклято все это.» Мила ничего не сказала. Я позволила пыльной занавеске упасть на место, но не раньше, чем мельком увидела ворону, слетающую по склону холма, зажатую между дворцом и костяной стеной. Щель была едва достаточно широка, чтобы ворона могла пролететь через нее.

Даже вид вороны не мог вызвать улыбку на моих потрескавшихся губах или дать надежду в моем иссохшем сердце.

Я отвернулась от нее и оглядела комнату.

Здесь, я была благодарна только за одно. Уединенность ночных горшков.

Дома, мы пользовались ночным горшком в главной комнате, когда было слишком темно или сыро идти в туалет в саду. Я в полной мере воспользовался новообретенным уединением и потащилась через комнату к двери. Мое тело не требовало ночных горшков, оно требовало уединенности маленького чулана. Я не хотела, чтобы Мила видела, как я плачу.

Должно быть, я провела в чулане достаточно времени. Когда я закончила плакать в свои окровавленные и сухие руки, и вернулась в комнату, я обнаружила, что в там были две служанки.

Мила слонялась вокруг одной, наполняющей корыто.

Она выглядела так же, как и я, жаждущей наконец искупаться. На ее обожженных рыжих кудрях собрались частички грязи и крови, оставшиеся после того, как Ведагор дал ей пощечину, а ее щеки были залиты слезами.

Миле требовалось нечто большее, чем просто искупаться, чтобы смыть с нее прилипшую грязь. Нам обоим требовалось больше.

У подножья моей кровати вторая служанка, осторожно, опустила стопку белых коробок, перевязанных шелковистыми красными лентами. Мы с Милой переглянулись. Мои глаза выражали подозрение, а ее медовые давали ответ на вопрос, который я не задавала. «Идолопоклонники», – прошептала она через всю комнату.

Идолопоклонниками были добровольные смертные, которые проживали во Дворце Богов и предпочитали прожить свою жизнь в полном рабстве.