– Но отчего наказаны дочери смертью мужей? Это всё равно как Медея покарала за измену своего мужа Ясона, заколов детей… Равноценно ли наказание безнравственности поступка?

– Согласен, возмездие чересчур… Но тут уж что выпадет, если на тебя напустились эти самые… эринии.

Река в декабре

В начале декабря мороз, набравший было силу, неожиданно отпустил, и Москву, как часто бывает, накрыл мелкий снег. Погода не располагала к путешествиям, но мне пришлось субботним днём отправиться на дачу, чтобы сложить привезённые накануне дрова, и рассчитаться с водителем самосвала.

Всякий мой приезд на дачу сопровождается обрядом поклонения местным божествам огня, воды и леса. И на сей раз, разжёгши печку, я вышел на косогор, откуда открывается излучина Волги и лесистый мыс на другом берегу. Вода была даже на вид студёная – тёмная, расчерченная полосами нарождающегося льда. На мелководье уже стало довольно большое ледяное поле, другое образовалось в заводи, что напротив мыса. Серый, размываемый надвигающимися сумерками пейзаж оживляли только пятна ягодных кистей на рябинах и облепихах.

Ночью начался дождь. Проснувшись, я долго вслушивался в шум падающей с крыши воды. Звук был не таким, как летом, когда упругие струи с треском разбиваются о твердь земли и грубо молотят по ступеням крыльца. Нет – тоненькие ручейки падали в снег с деликатным журчаньем, словно сознавая неуместность своего появления в декабре.

Наутро, спугнув стрекочущих сорок, я снова пошёл на косогор – посмотреть Волгу. Пробитая мной вчера дорожка еле виднелась, следы оплыли, наст с хрустом проваливался под ногами. Ветер бросал в лицо пригоршни холодных капель, перемешанных с колючей крупой, в сыром воздухе метался горький дым из печной трубы.

Ледяные поля за ночь заметно подобрались, съёжились. На чистой воде между ними юлила чёрная лодка с рыбаком, ловко загребавшим то левым, то правым веслом.

Позавтракав, я принялся укладывать дрова, кучей наваленные у забора. Нижние поленья прихватило морозом, и надо было колотить по ним обухом топора, чтобы оторвать от земли. Твёрдый стук возвращался ко мне эхом. Промороженные чурбаки казались лёгкими, я тщательно выкладывал их крест-накрест по краям дровяного ряда, чтобы поленница не развалилась под собственной тяжестью, как случилось в прошлый сезон.

Из-за дождя приходилось часто менять быстро намокавшие рукавицы, и я наладил нечто вроде сушильного конвейера у печки. Я так увлёкся однообразным, но вовсе не утомительным занятием, что потерял счёт времени, и воспринимаемый мной мир сузился до пределов двора. Но однажды, выйдя на крыльцо после очередной смены рукавиц, я услышал странные ритмичные звуки со стороны реки. Они не походили ни на шум течения, ни на обычный ход волн под ветром, ни на биение о берег валов, вздымаемых теплоходом, да и какие теплоходы в декабре? Следовало бы пойти и посмотреть, что там происходит, но я почему-то медлил и в конце концов придумал для себя развлечение: разгадать происхождение странных звуков.

Я вернулся к прерванному занятию, но теперь, как писали в старых романах, весь обратился в слух и стал примерять к говору реки всевозможные названия. Плеск, журчанье, биенье, ток, колыханье, бульканье, бултыханье, клокотанье, рокот, звон, дробь, шуршанье – всё было не то. Звуки были мелодичными – прозрачными и размеренными. Пошли в ход аналогии: галька на пляже под накатом моря, деревянные брусочки ксилофона, откликающиеся на удары пружинистого шарика, монисто на шее восточной красавицы, хрустальная люстра, подрагивающая на сквозняке. Это передавало окраску звука, но при чём здесь люстра и ксилофон?