– Серёжа, Серёжа…

Екатерина Ивановна широко распахнула глаза, чуть не вскочив с места. Она очнулась в тёплой постели. За окном был всё тот же ноябрь, светило дневное солнце.

– Ой, матушка, очнулась. Бог милостив, – запричитала рядом сидящая крестьянка и тут же бросилась за князем Ефимом Кузнецовым, что приютил Екатерину Ивановну с первого же дня прибытия в Иркутск. Её нашли без сознания ближе к ночи после самостоятельного побега замужем. Спасли. Две ночи в бреду от холода она металась по постели и, не приходя в себя, повторяла имя любимого. Серёжа. Он снился ей.

Их встреча краткая. Как миг. Когда бежала Каташа в расстегнутой шубке, с упавшим на плечи пуховым платком по снегу, посреди ночи к нему. Не разбирая дороги, с улыбкой на лице. К своему князю Трубецкому. Иль сон это был, иль – реальность. В забытье было не разобрать, но виделось всё как наяву. В Иркутске телега с каторжными стояла недолго. Пару часов. И она успела. Бог правый, успела. Узнала его спину, затылок и кинулась в объятия. Измученный жарой, дождями, морозами, бессонницей и ранее сильный Сергей Петрович бессильно обнял в ответ, шершавыми губами касаясь заплаканных век любимой Катерины. Упрямая. Ведь приехала. Обрекла себя на гибель и за ним.

– Я за тобой и дальше последую, Серёжа, – шептала княгиня дрожащим голосом, и всё крепче, крепче жалась к нему. Чтобы свои силы все отдать Сергею Петровичу в нелёгкую дорогу.

А он только и мог едва уловимо слабым голосом сказать ей:

– Прощай.

Нет. Это сон. Сон! Екатерина Ивановна упала лицом в подушку и зарыдала.

– Зачем меня только остановили? Зачем? – цедила она слова сквозь зубы, и останавливаться в своих намерениях не думала: у крестьянок купит валенки, укутается во все одежды и снова пойдёт. Сугробами, рекой. Пойдёт.

Тем временем в Иркутск, последовав примеру Екатерины Ивановны, приехала ещё одна звезда пленительного счастья, жена декабриста Волконского – Мария. Одно отверженное сердце это хорошо, а два отверженных сердца – это опасно.

Губернатор Иван Богданович был вынужден проиграть бой двух сильных княгинь за своё счастье.

– Вы сможете отбыть в Нерчинск, когда встанет лёд на Байкале, не раньше февраля. Иного, пути, увы, нет.

Екатерина Ивановна закрыла глаза, сдержала тяжёлые слёзы и сказала своё привычное:

– Согласна.

Впереди было ещё три мучительных месяца ожидания.

II

Стоял 1845 год. Лето. Первые по-настоящему тёплые деньки торжествовали над иркутской землёй. Надвинув шапку поближе ко лбу, извозчик тихонько погонял лошадь. «Аккуратно, детей бы не разбудить», – настоятельно просила голубоглазая миловидная женщина. Бричка замедлилась, качаясь, как детская люлька, по тропинке среди полей и еловых лесов. Запах зацветающей смородины щекочет ноздри и тихо над ухом жужжат проснувшиеся от спячки резвые осы. Бричка затормозила на пригорке, словно любуясь чистотой природы. Женщина подняла глаза и, поставив руку козырьком, слегка прищурилась, вглядываясь вдаль. Маяки церквушек и храмов на месте, всё так же белеют столбиками печные трубы, висящие как будто сплошным заборчиком в воздухе.

– Вот и Иркутск, – прошептала Екатерина Ивановна, опустив руку. Сердце подсказывало ей ощущения узнаваемости этого места, но душой она не могла никак узнать тот город, где почти двадцать лет назад она начала новую жизнь. За её спиной уже была жизнь среди каторжных в Нерчинске, на поселении в Чите, в Оёке, –каждая деревушка на сибирском пути казалась ей похожей на предыдущую. Но Иркутск открывался перед ней теперь как впервые. Всё, что могла вспомнить Екатерина Ивановна об этом городе двадцатилетней давности – это темнота. В своём первом Иркутске она, казалось, не видела ни светлых дней, ни светлых лиц. И зима, сплошная нескончаемая зима под ногами, за которой и города нет. Теперь же для неё царило лето, миниатюрные избушки тянулись стройными рядами к монастырю, очереди обозов шли по улочкам с одной ярмарки на другую, со всех сторон выставляли своё брюхо вперёд белокаменные дома. Иркутск в эти двадцать лет рос, как росла Катерина Ивановна. Он развивался, как развивалось новое поколение Трубецких.