«Нет, нет, – думала Марина, – они ошибаются. Искусство не в новизне, не в умении выделиться, искусство не в бунте, не в желании сделать все наоборот, и первое, и второе, и третье – порождается не самыми высокими человеческими проявлениями и простым умствованием. А искусство протягивает нам красоту замысла и формы, чтобы поднять нас к чему-то не всегда новому, но вечному и высшему. Наверное так.»

Но утвердившись в этой мысли, Марина тут же стала себе возражать. Ведь есть же, есть эти угрюмые, обшарпанные, незаслуженно запущенные дома, есть уродливые стороны жизни и человека. Можно ли их игнорировать в искусстве? Созревший было ответ опять выскользнул из ее рук и ушел под нескончаемые воды противоречий.

Выйдя из кофейни, Марина попала в предвечерний город. Густо-голубое небо, дойдя до горизонта светлело и перетекало в оранжевое, переплетались темные силуэты домов и деревьев. Невольно залюбовавшись, Марина остановилась и через какое-то время обнаружила, что дыхание ее стало глубже, а губы впервые за несколько часов тронула улыбка. «Вот у кого нужно учиться искусству!» – решила она, не назвав у кого именно. Она долго шла по проспекту Ленина. Дом Севастьянова, блики на вечерней Исети, старинные, заботливо обновленные здания, обратившие свои лица к проспекту, огни вечерней иллюминации, щедро залившие улицы…Быстрый шаг сделал легкими тело и мысли, которые приподнялись над дневным возмущением и помирили ее с любимым городом, который снова повернулся к ней любимой стороной. «Любовь, – подумала Марина, – да, любовь, пожалуй, самый лучший маркер настоящего искусства. Если в изображении не живет любовь к людям, к городу, к миру, к красоте ничто не сможет его оживить. Пусть будут бунтари и мраколюбцы, видно они – одна из тех лопастей, что двигают к развитию формы и смыслы, но ось вращения другая. И я буду держаться ближе к оси.»