Им это не надо, они все равно обпишут, – поддержал экскурсовода его товарищ, затесавшийся в группу, указав на пошлые надписи поверх рисунка.

Они двинулись дальше, Марина молчала, но внутри ее бурлило возражение, которое спустя квартал она выразила так: «Раз мы думаем, что дети все равно все испортят, следует ли оставить им тусклую стену с облупившейся штукатуркой, размалеванную неопознаваемой инописью и унылыми пугалами? А что они в свою очередь оставят своим детям?». Но вслух высказывать это было уже поздно, и Марина молча проглотила свое возмущение.

На проспекте Ленина красивые дома эпохи конструктивизма выставляли щеки округлых выступов и прямые профили углов. Местами эти здания были приведены в порядок, другая часть только ждала своей очереди, печально зияя оголенными кирпичами. Группа Марины подошла к ограде, где в прямые черные линии прутьев были впаяны чужеродные желтые кольца, кричащие: «А мы не такие! Мы другие». Выглядела эта композиция, как стайка вызывающе орущих подростков, осмелевших от того, что сбились в кучку. Экскурсовод весело рассказал историю о том, как пенсионер, живущий в доме напротив, возмущался и писал письма в администрацию с просьбой убрать цветное непотребство.

Марина живо представила, как старый могучий Свердловск, оставшийся без зубьев своих ровных оград, выломанных 90-ми, терпеливо ждал, когда окрепнет поколение, которое поможет ему с починкой. И вот когда казалось, что пришла помощь, он обнаружил, что над ним посмеялись. Нет, ему не помогли восстановить поредевшие ряды его черных оград, вторивших своим цветом художественному чугунному литью, не вернули по праву принадлежащую ему первозданную строгость линий. Они влепили туда цветастых фигурок, проистекающих, между прочим, из того же самого авангарда, что и конструктивизм, но это не помогало им прижиться. И дед мог только бессильно браниться на молодчиков, которые гогоча объявили ему, что так нынче модно. Может ли быть в этом искусство? Отгрызть то, что было создано прошлым, и заполнить его своим: «А мы другие»? Можно ли позволить молодому стрит-артеру мазнуть баллончиком на полотне классика? Марину не смешила эта история.

В конце экскурсии они подошли к стене, где была изображена арфистка в средневековом наряде. Особенность этого арта была в том, что арфистка появилась как дополнение к пятну краски, которая, струйками стекая по стене, натянула струны «арфы». Это изображение не радовало красками или высокохудожественным исполнением, но что-то заставило Марину сделать фото, наверное то же, что не дало коммунальщикам закрасить его, обновляя фасад здания – арфистка и ее арфа остались нетронутыми.

Получив оплату за экскурсию, ведущий с приятелем заторопились распрощаться, группа разошлась. Марина какое-то время шла в одну сторону с молоденькой Аней.

Аня, скажи, а как ты думаешь, что такое искусство?

В искусстве главное – сделать что-то новое, скандальное и стать известным, – отозвалась Аня уже готовым ответом.

И всё?

Да, как Дали, например, – уверенно ответила Аня.

«Сделать что-то скандальное и стать известным,» – повторила про себя Марина, как будто пытаясь извлечь из этой фразы какой-то дополнительный смысл, но его не было, как не было в этих словах и правды, и красоты.

Попрощавшись с попутчицей Марина зашла в ближайшую кофейню согреться. Тепло нужно было не только ее телу. После этой прогулки, сырой стала не только обувь, отсырело что-то внутри. Получив горячий кофе, Марина открыла на телефоне последнюю фотографию. Что ее задело в этой арфистке? Во—первых, она сильно выбивалась из ряда того, что видела сегодня Марина. Она пришла не из модных тенденций, не из современных протестных настроений, не из желания прокричать о себе… Она была призвана из другой эпохи, откуда из хранилища вечных женских образов. И призвала ее арфа, которую извлек из пятна художник. Он заставил убогое пятно, чью-то грубую оплошность или странную злонамеренность, петь звуками арфы! Он преобразил низшее в высшее, увидел красоту, и заставил увидеть нас. Вот это магия!