Анины глаза залились каким-то особым светом. Андрей любил этот свет, эти глаза и эту женщину.

– Но сначала нам надо… – начал, не торопясь, Андрей и вдруг почти выкрикнул, – Анюта, смотри! Это же выход!

Они сидели напротив галереи, которая вела к выходу. Андрей быстро встал, сгреб все пакеты в одну руку, Аню – в другую, и они пошли, вернее, побежали на волю и вырвались прямо в звон колоколов Большого Златоуста.

***

– Ну что ж, Герман, ты достойно сражался, но моя взяла, – ликовал Леонид Михайлович, протягивая руку над доской.

– Ничего, мы еще отыграемся, – жал протянутую руку Герман Вильевич. – Завтра обещают отличную погоду для моего коронного мата.

И они уступили место другим игрокам, которые только что были их болельщиками.

А город продолжал вдыхать человеческий гомон, сводить человеческие пути, сплетать человеческие судьбы руками своих хранителей.

Тело Екатеринбурга покрыто родинками, родимыми пятнами и тату – многочисленными стрит-артами. Одни можно найти прямо на лицах зданий, обращенных к улицам, другие внезапно вспыхивают, стоит завернуть за угол, третьи надежно спрятаны и встречаются только тем, кто должен их увидеть. Но увидеть картины уличного искусства – это только полдела, их следует разгадать. И не стоит следует искать подсказки у других посетителей этой всегородской экспозици – единой разгадки не существует. У каждого свой разговор с городом, и никто не знает, что скажет город именно тебе.

Игорь, заведя свою пробежку дальше обычного, наткнулся на странное граффити на стене. Оно изображало барельеф, как будто выступающий на поверхности бежевого забора, на котором человек, неестественно изогнувшись дугой, стремился нырнуть вниз, в волны, но не мог, руки его безвольно повисли. Он врос в странное костлявое чудовище с черепом древней рыбы. Они делили на двоих плавник и греческий хитон, покрывающий тело человека складками, а тело чудовища оперением, расходящимся от скелета твари в разные стороны. А может быть они делили и хребет?

Надпись в правом нижнем углу мурала гласила «Тропа героя». «Хм, странная у героя тропа, вросла в него чудовищем и не отпускает», – подумал Игорь, и развернувшись, занес уж было ногу продолжить бег. Но вдруг остановился. Фраза «тропа не отпускает» как будто взорвала внутреннюю плотину, мысль на минуту остановилась, пораженная внезапной свободой, и хлынула с бешенной скоростью, заставляя сердце стучать уже не от бега – он смог выразить то, что мучило его уже несколько лет.

«Тропа не отпускает героя. Эта бестия вросла в меня и окостенела, и не дает мне плыть. Не дает плыть.» – Игорь присел на траву.

Сентябрь перевалил за середину, но все еще радовал теплым солнцем. Пустынная в выходное утро улица предоставила Игорю возможность уединения и полного погружения в волны своих мыслей. Теперь он смотрел не на фальшивый барельеф, он смотрел на экране памяти кино о своей жизни, и видел, как тропа постепенно врастала в него, вдавалась всё глубже, лишая других траекторий, которых было тысячи еще лет двадцать, да даже десять лет назад. Его мир сузился до одной беговой дорожки, на которой он и закончит свой забег. Нет, это не худшая дорожка, он не жаловался и мог при необходимости доказать даже самому себе, что является достойным человеком, превосходно реализовавшимся в разных плоскостях жизни. Но его мучило что-то несбывшееся, навсегда оставленное у развилки, и сознание того, что с выбранной тропы уже не свернуть до самого финального свистка.

Холод осенней земли дал о себе знать. «Вставай, герой, застудишь геморрой», – едко усмехнулся Игорь и, завернув за угол, медленно тяжело двинулся вдоль забора, глядя себе под ноги. Сделав несколько шагов, он уловил боковым зрением изображение на стене. Оказалось, что барельеф продолжался и на этой поверхности. Здесь тропа героя тянулась лентой через несколько образов. Ближе к углу были руки с раковиной, в которой лежала жемчужина.