– Да, точно.

Фрэнк просиял:

– Я всегда там ел.

Ода покачался на ногах:

– А я японец из Японии. Настоящий японец, не пришлый.

– Ну вот, начинается.

Фрэнк завел глаза к небу.

– А свою историю расскажешь, Ода? – спросил Мика.

– Мою историю?

– Откуда ты? В смысле, что из Японии, я уже знаю.

Ода опустил глаза:

– Хочешь знать про меня?

– Конечно, отчего нет?

Ода собрал слюну и харкнул в реку. Нитка слюны повисла на нижней губе.

– Не знаю, зачем мертвым плевать. Не знаю, зачем мертвым нужно делать много такого, что мы делаем. Какая-то шуточка, которую Бог с нами играет. Попы обещали больше, чем вот это.

Мика выпрямился, прислонился спиной к стенке за бочкой.

– Попы?

– Ода был воспитан в христианстве.

– И вот посмотрите на меня теперь. Иисус ко мне не явился, пить со мной не стал. Был бы здесь поп, он бы со мной выпил.

Ода снова глотнул сакэ.

– Ты мне хотел свою историю рассказать, – напомнил Мика.

– Правда хотел? – Ода опустил бутылку. – С чего бы мне тебе что-нибудь рассказывать, американец? Ты на меня бомбы бросал.

– Бомбы? Не, бомбы мы не бросали. Это были листовки.

– Что такое листовки?

– Ну, бумажки такие.

– Зачем сбрасывать бумажки?

– Предупреждать жителей Хиросимы, чтобы ушли, пока мы не вернулись бросать бомбы.

Ода хмыкнул:

– А зачем это делать? Вы разве не хотите убивать людей?

Мика выдохнул.

– Я раньше думал, что хотим.

– Ты сбит с толку, Мика-сан. – Ода пошлепал губами, устроился на бочке поудобнее. – Значит, хочешь про меня послушать? Ладно. Я родился на острове Сэйдзима. Белые буки, сосны. Деревенька из четырех домов. Отец рыбачил. Его отец рыбачил. И я рыбачил.

Он сделал еще глоток. Глаза его повлажнели – он погружался в воспоминания.

– Когда я был моложе, я ходил на отцовской лодке с друзьями в море. Мы ловили осьминога.

– Чтобы поймать осьминога, смотришь в воду, пока не увидишь: господин Осьминог спит перед входом в свою пещеру. Тогда опускаешь шест с красным флагом.

– Чтобы осьминога разозлить?

– Нет, они добродушные. Опускаешь красный флаг, потому что осьминог любит этот цвет. Уж так его любит господин Осьминог, что обнимает и не выпускает. Если мы ловили большого осьминога, то затаскивали его в лодку и потом по очереди надевали господина Осьминога на спину как ранец. Он вокруг нас оборачивал щупальца, и мы ныряли в море.

– А осьминог не пытался сбежать?

– О нет. Они когда за что-то возьмутся, уже не выпускают. Господин Осьминог пускался плавать, выстреливая сзади водой. Представь себе, что у тебя личный мотор. Осьминог плывет быстро, но мы его умели направить обратно к лодке. Если господин Осьминог пугался, он выпускал чернила, и мы вылезали черные, как африканцы. Так мы играли целый день по очереди, и на спинах оставались следы от присосок. А когда игра кончалась, господина Осьминога свежевали и съедали. Отличные были дни.

– Наверняка осьминогу тоже бывало весело, – сказал Мика.

– А черепах мы не обижали. Черепахи – это долгая жизнь. Если в наши сети попадалась черепаха, мы ее осторожно освобождали, потом давали ей хлебнуть сакэ. Потом отпускали, и счастливый пьяный черепах нырял, а потом выныривал отдать нам поклон.

– Ох, Ода-сан! – скривился Фрэнк.

– Это правда! – настаивал Ода. – Тебе не понять, ты не настоящий японец.

– Не настоящий? Родители у меня оба японцы, и их родители тоже.

– Вот они настоящие. Они в Японии родились. А ты нет.

Фрэнк завел глаза к небу.

– А если ты погиб на том острове, как ты оказался в Хиросиме? – спросил Мика.

Ода почесал толстое брюхо.

– Я, когда умер, остался дома, но жить с моей женой в одном доме было невыносимо. Запах от ее готовки – жуть. Чужие мужчины, с которыми она любилась. Противно. Так что я на краболове добрался до Хиросимы.