Узы Крови. Начало Марат Шукдин

Узы Крови. Начало.

Старенькая «Нива», надсадно кашляя двигателем, упорно ползла по раскисшей колее, которую на карте оптимистично именовали дорогой. Вадим до боли в костяшках сжимал руль, морщась не столько от тряски, сколько от тупой, ноющей боли в левой ноге. Старое ранение, память о последней командировке, всегда напоминало о себе в такую промозглую, сырую погоду, какая уже неделю стояла в Тверской области. Октябрь выдался холодным и плаксивым.

Он ехал второй день. Два дня сквозь бесконечные, унылые пейзажи – перелески, голые поля, редкие, полузаброшенные деревушки. Два дня наедине со своими мыслями, которые неизменно возвращались к ней. К Олене.

Сестра. Близнец. Десять лет… Целая вечность прошла с их последней короткой встречи на перроне вокзала, когда она, только что закончившая свой медицинский институт, направлялась по распределению в эту самую глушь. Десять лет почти полного молчания. Сначала редкие, все более формальные письма, потом и они прекратились. Телефон молчал. Он звонил, писал… ответа не было. Служба затянула его в свой водоворот – учения, командировки, боевые… госпиталь… снова служба. Жизнь неслась так стремительно, что времени на упорные поиски просто не оставалось. Он говорил себе, что у нее своя жизнь, что она просто не хочет общаться. Но где-то глубоко внутри он этому не верил.

Их связь… она была не просто родственной. С самого детства они были как две половинки одного целого. Он помнил, как однажды, лет в семь, он упал с велосипеда и сильно ударился головой, до звезд в глазах. А через полчаса прибежала Олена, бледная, испуганная, и сказала, что у нее вдруг так сильно заболела голова, что она не могла дышать. Она всегда чувствовала его боль, его страх, его радость. И он чувствовал ее. Даже на расстоянии. Эта нить не могла просто так порваться. Он был уверен – почти уверен – что она жива. Это иррациональное знание, эта невидимая связь была тем якорем, что удерживал его от полного погружения в мрак после всего, что он видел на службе.

Теперь службы не было. В тридцать шесть – отставка по выслуге, минимальная пенсия, израненное тело и душа, в которой служба оставила свои шрамы и свои подарки. Он пытался вернуться к мирной жизни, но «гражданка» казалась ему чужой и враждебной. Шумные города раздражали, люди казались пустыми, их проблемы – мелкими. Его армейские рефлексы – оценивать обстановку, искать угрозу, держать дистанцию – мешали заводить знакомства, строить отношения. Короткие, лишенные глубины романы лишь усиливали чувство одиночества. Он был как волк, выросший в клетке и вдруг выпущенный на волю – он не знал, как жить в этом свободном, но непонятном мире.

И в этой пустоте, в этой тишине отставки, мысль об Олене, о необходимости найти ее, стала почти навязчивой. Он должен был знать. Он должен был увидеть ее. И он поехал – по единственному адресу, оставшемуся в старой записной книжке: Тверская область, деревня Багрецовка. Название звучало как насмешка. Что могло заставить его сестру-близнеца, мечтающую о блеске столицы, о путешествиях? Его Олена, яркая, живая – и эта глухомань? Что могло заставить ее остаться здесь? Оборвать все нити?

Дорога становилась хуже с каждым километром. Колея углублялась, «Нива» протестующе выла, грозя застрять в вязкой грязи. Лес по обе стороны дороги смыкался плотной стеной. Вековые ели и сосны перемежались с дрожащими на ветру золотыми березами и багряными шапками кленов. Воздух был густым, влажным, пах сырой землей, прелой листвой, грибной сыростью. Красиво – дикой, первозданной, но немного угнетающей красотой. Вадим опустил стекло. К лесным запахам примешивался слабый, едва уловимый запах дыма – но не жилого, а скорее, как от старого кострища. И что-то еще… Сладковато-приторное? Или это просто игра воображения на фоне усталости? Он снова почувствовал легкую тревогу, то самое предчувствие «неправильности», которое бывалые солдаты учатся не игнорировать.

Он посмотрел на часы. Скоро начнет темнеть. Судя по карте, до Багрецовки оставалось совсем немного. Нужно было успеть засветло. Он сильнее вдавил педаль газа, заставляя машину реветь и ползти вперед.

Наконец, когда солнце уже начало клониться к зубчатой стене леса на западе, деревья расступились. Багрецовка. Она возникла внезапно, без всякого перехода – несколько десятков домов, темнеющих в низине у изгиба черной торфяной речки. Над ними, на холме, доминировал большой кирпичный особняк, словно наблюдая за своим сонным, застывшим владением. Чуть поодаль белел остов полуразрушенной церкви с провалившейся крышей. Никаких признаков жизни вокруг – ни полей, ни огородов за околицей, только беспросветный, подступающий вплотную густой лес. Ощущение полной изоляции, оторванности от мира было почти физическим.

Вадим медленно направил «Ниву» по единственной улице, размытой и глубоко прорезанной колеями. Он ехал и смотрел. Избы – крепкие, бревенчатые, срубленные на совесть, но многие покосившиеся, с заколоченными окнами или пустыми глазницами выбитых стекол. Резные наличники, когда-то бывшие гордостью хозяев, облупились и почернели от времени. Палисадники заросли бурьяном вперемешку со странными, темными растениями, которые он видел и в лесу. Но у каждого дома, даже у самых заброшенных на вид, были сложены аккуратные поленницы дров. Контраст между запустением и этим признаком жизни выглядел странно.

Тишина давила. Он не слышал ни лая собак, ни мычания коров, ни детских голосов – ничего, кроме урчания собственного мотора и шума дождя, снова начавшего накрапывать. Люди были. Он видел их – застывшие фигуры в темных окнах, силуэты на крыльцах, под навесами сараев. Они смотрели на его машину. Неподвижно. Без любопытства. С холодным, оценивающим вниманием хищников, наблюдающих за вторжением на их территорию. Его армейский опыт кричал: здесь что-то не так. Это не просто глухая деревня. Это место со своей, скрытой и, скорее всего, опасной жизнью.

Он притормозил у одного из дворов, где пожилой, сухой мужичок методично колол дрова. Топор взлетал и опускался с размеренной неотвратимостью. Мужичок не поднял головы, пока Вадим не опустил стекло и не окликнул его.

– Добрый день. Подскажите, пожалуйста…

Мужичок замер с поднятым топором. Медленно повернул голову. Лицо морщинистое, обветренное, глаза – выцветшие, но острые, как два осколка льда. Он смотрел на Вадима долго, изучающе, словно решая, стоит ли вообще отвечать.

– Ищу сестру, – Вадим постарался, чтобы голос звучал как можно спокойнее и дружелюбнее. – Олену Разумовскую. Сказали, она здесь живет, в Багрецовке.

При имени Олены взгляд старика на мгновение изменился – мелькнуло что-то похожее на удивление или… узнавание? Но тут же погасло. Он опустил топор, воткнув его в колоду.

– А, Олена… – он потер подбородок, словно вспоминая. – Есть такая. Живет. Вон там, – он неопределенно махнул рукой в сторону холма, где виднелся особняк. – В доме на горке. С мужем.

– А как проехать?

– Прямо по улице поезжай, – старик говорил ровно, без выражения, глядя куда-то мимо Вадима. – Церковь увидишь, белую, разрушенную. Сразу за ней дорога направо, в горку пойдет. Туда тебе. Дом ихний там один такой, кирпичный, не промахнешься.

– Спасибо, – сказал Вадим, пытаясь поймать его взгляд, но старик уже отвернулся к своим дровам.

– Удачно доехать, – буркнул он ему в спину.

Проводив его взглядом, Вадим тронул машину. Объяснение было четким, но это секундное узнавание в глазах старика, эта поспешность, с которой он закончил разговор… Вадим был уверен – старик знает больше, чем говорит. И Олена здесь – не просто жительница.

Он доехал до церкви. Печальное зрелище – облупившиеся стены, пустые окна, провалившийся купол, сквозь который виднелось серое небо. Рядом – заросшее крапивой кладбище с покосившимися крестами. Сразу за церковью действительно начинался подъем на холм – дорога была круче и ухабистее, чем улица внизу. «Нива» натужно взревела, карабкаясь вверх.

Вот и особняк. Большой, двухэтажный, из темного кирпича, с просторной, когда-то, видимо, красивой верандой, плотно увитой багровыми плетьми дикого винограда. Дом выглядел крепким, и явно ухоженным. Сад вокруг него был полон старых яблонь и слив, роняющих последние сморщенные плоды на мокрую траву. Отсюда, с холма, открывался вид на всю деревню, тонущую в осенних сумерках. Чувство изоляции здесь было еще сильнее.

Вадим заглушил мотор, вышел из машины. Прохладный, влажный ветер ударил в лицо, принеся запах прелых листьев, дыма и чего-то еще – того самого сладковато-тревожного запаха, который он уловил еще на подъезде к деревне.

Дом в лучах низкого, заходящего солнца, чуть пробивающегося из-за туч, выглядел величественно и немного завораживающе. Огненно-красные листья винограда на темном кирпиче создавали причудливый узор, похожий на запекшуюся кровь. Было в этом какая то завораживающая красота, которая коснулась чего-то глубоко внутри Вадима, заставив на мгновение забыть об усталости и тревоге. Может быть, все не так плохо? Может, он просто себя накрутил?

Стряхнув оцепенение, он прошел через незапертую калитку и направился к тяжелой дубовой двери с массивным медным кольцом вместо ручки. Он поднял руку и постучал. Звук получился гулким, требовательным, и тут же утонул в окружающей тишине.